Александр Казанцев - Школа любви

Запел, хорошо зная, что Сара в доме — принесла Фарре в подарок большое блюдо персиков и инжира. Свой-то сад дед мой так и не завел, отдав душу и руки камню…

Я пел, но слышал не себя, а легкие приближающиеся шаги Сары. Сердце мое пело громче уст.

Сара присела подле меня на край плетеной подстилки. Так слушать песню, как она, не умел никто: не только ушами, но и глазами, и, казалось, всей нежно-розовой кожей, и, конечно, душой…

Вставший в горле ком не дал мне довести песню до конца. Поперхнувшись, я отвернул заполыхавшее лицо от Сары. Она тронула меня за локоть.

— У тебя дивный голос, Лот. И песня твоя глубока и широка, будто наш Евфрат. Но почему так печальна она?

Я не ответил. Слова не мог произнести.

— Не дичись меня, Лот, ведь теперь мы родня, — сказала она, и звучание этих слов показалось мне краше всех моих песен, какие были и какие будут.

— Я знаю, отчего печаль твоя, — говорила мне Сара. — Ты любишь очень многих — значит, не любишь никого, значит, еще не умеешь любить по-настоящему. Так, Лот? Так?..

Я молчал, чувствуя, как холодеют мои щеки.

— Вон как ты теперь бледен… — вздохнула она. — Не горюй, Лот, ты еще полюбишь, одну-единственную полюбишь, по-настоящему… — ласково провела она ладонью по моей не так давно закурчавившейся бородке.

И тогда я заплакал. Навзрыд. Как в детстве.

Я схватил ее руку и стал осыпать поцелуями узкую, горячую, нежную ладонь. Если бы поцелуи мои были ягодами, пусть самыми мелкими, то в считанные мгновения переполнили бы они горсть.

Сара от неожиданности ойкнула, потом стала утешать меня, плачущего верзилу, даже поцеловала в лоб. И тогда я вскочил, сжал ее щеки похолодевшими ладонями и на миг — на миг всего! — коснулся полураскрытых губ ее губами своими.

За одно это беглое прикосновение я и сейчас, не задумываясь, отдал бы всю свою путаную и шальную жизнь. Да кому она нужна, мутная жизнь Лота?..

Сара убегала от меня, оборачиваясь без улыбки, так же, как убегали когда-то сестры.

— Почему убежала Сара? — спросил дед, выйдя во двор.

Я молча пожал плечами.

Фарра цепко зыркнул из-под лохматых бровей.

— Гляди, — процедил он, — обидишь Сару — убью!

Он бы, и верно, смог убить меня тяжелыми ручищами каменотеса и ваятеля.

Я пошел со двора, волоча ноги.

Неправда, Сара, что Лот не умеет любить!..

Аврам, давно уже пристрастившийся меня поучать, проявил особое рвение к спасению племянника от распутной и бестолковой жизни. В словах его было немало доброго разума, но они раздражали меня, как докучливые мухи.

— Песни твои глубоки и чисты, стало быть, чиста еще и душа твоя, — говорил мне дядя. — Но сейчас ты, как колодец с незакрепленными стенками: пока еще чиста водица, да вот-вот стенки начнут оползать, обрушиваться — муть будет, а потом грязь. Одумайся, Лот!..

С появлением пусть жидкой, но все же бородки я стал позволять себе перечить дяде.

— Прекрасно вино старое, которое в молодости хорошо выбродило. Разве не так?

— Так. Но есть брожение в хмель, а есть — в уксус. Бойся второго, Лот!

Разговаривать с Аврамом стало для меня столь же неприятно, как бродить босиком по щебню. Я и себе тогда не признавался, что причиной тому — Сара. Стоило мне увидеть дядю, услышать его голос, я представлял, как ночью он обладает той, прекрасней которой нет нигде и не будет никогда, обладает часто и долго, все еще надеясь, что не сгинет в горячем чреве ее напрасное его семя…

Однажды, когда поучения Аврама особенно раздражили меня, я ответил дер- зостью:

— Успею еще жениться и детей завести успею. Уж я-то напложу!..

В моем взгляде Аврам прочел окончание фразы: не то что ты!.. Левый глаз его задергался. Нет, не от злости — дядю разозлить было делом практически невозможным: всегда он рассудителен, нешумен. Это подергивание выдавало изредка его растерянность, замешательство, верней. Плечи Аврама на миг поникли, но вскоре обрел он прежнюю степенную осанку и ответил почти спокойно:

— А пора тебе и впрямь подумать о женитьбе. Надеюсь, ты найдешь себе жену не хуже моей Сары.

И ушел. Оставил меня с перехваченным дыханием.

Не мог же я ему кричать вслед, что таких женщин, как его Сара, нет нигде, никогда не было, никогда больше не будет…

Бесплодие снохи стало неизбывной печалью старого Фарры. (Быть может, страстно желал он передать свое ремесло — нет, искусство свое! — хотя бы внуку?) Я сам слышал, как молил он всех богов, всех каменных идолов своих даровать плод Саре.

Молчали каменные изваяния, глядя на трясущегося в рыданиях старика своими почти живыми глазами.

Бесплодной оставалась жена Аврама.

Однажды услыхал я крик деда, безумный вопль, а верней, даже вопли. Прибежал к нему — в мастерскую без стен, под огромным навесом. Застал Фарру сидящим на глиняном полу, со взором, устремленным вверх.

— Голос был. Оттуда!.. — сказал мне старик еле слышно. — За мои грехи наказана Сара…

Уже завершенные каменные идолы, и сработанные только наполовину, и только начатые, и глыбы-заготовки, окружали старого мастера, но глядел он не на них, взор Фарры устремлен был вверх, в навес, будто пронзаемый запросто этим взглядом.

Больше никогда я не слышал стук его молота и тесла…

Нет, однажды я все-таки прибежал на стук молота, бешеный стук — такой, будто мастера обуяла никогда еще не бывалая прежде, совсем уж безумная творческая страсть. Я увидел, как Фарра крушит своих идолов. И не стал выхватывать молот из рук деда: в том бешенстве старик мог запросто и меня сокрушить…

Эта дикая картина вспомнилась мне, когда много лет спустя дядя Аврам сказал мне посреди выжженной солнцем пустыни: «Неправедным людям, Лот, порой тоже удается сотворить красоту, но прахом она становится вскоре, ибо прах ее суть…»

Дедовы истуканы повержены были в прах. Его же руками.

— Что ты наделал?! — закричал я, когда он отбросил молот.

— Не боги они вовсе… — ответил мне Фарра, почти спокойно уже вытирая пот со лба ладонью. — Один есть Бог. Там! — ткнул он заскорузлым, утолщенным в суставах пальцем вверх.

А вскоре, через несколько дней, объявил дед, что ему, Авраму и Саре надобно идти на закат солнца, в землю Ханаанскую, где живут далекие потомки Хама, того самого, что смеялся над наготой своего отца.

— Зачем? Почему туда? — спросил его Аврам.

— Счастье будет только там! — кратко ответил Фарра, в ту сторону как раз глядя своими круглыми, уже слезящимися глазами, с большими мешками под ними. И ничего больше объяснять не стал. Надо — и все тут!

Теперь-то я думаю, что старик куда раньше сына своего услыхал глас Божий, повелевший ему идти в землю Ханаанскую, где горячее чрево Сары набрякнет, наконец, долгожданным бременем. А может, это была просто старческая прихоть, спьяну привязавшаяся идея?..