Александр Казанцев - Школа любви

А когда-то ведь ликовал, что свадьбу моей дочери почтили присутствием сам император Август и обе его Юлии — дочь и внучка!.. Прошлым летом греческие корабли привезли в Томы весть, что зять мой Суиллий, служивший квестором [4] Квестор — верховный чиновник, ведающий казной. — Прим. автора у великого полководца Германика, племянника нового императора Тиберия, как выяснилось, нечист на руку. А я-то, надеясь на заступничество зятя, называл его в стихотворном послании своем «ученейшим мужем»! У мужа этого всегда глаза, как тараканы, бегали. Какую же кару теперь он понесет?.. Хоть и нет у меня добрых чувств к этому богатому и родовитому павлину, но прошу, Минерва, твоего заступничества, чтобы не стала еще более несчастной дочь моя Делия, которая до сих пор, наверно, любит красавчика этого…

А Коринна ничего мне про это не написала, видно, огорчать не хочет, боится, как бы недобрые вести не подкосили меня… А, разобраться, так жив ли он, Публий Овидий Назон? Восемь лет уже мертв! Прах, останки… В юности довелось мне повидать развалины Трои, воспетой великим слепцом. Вот и я повержен в прах на берегах Понтийских…

А ведь из-за какого пустяка разгорелась Троянская война, стершая с лица земли прекрасный город!.. Яблоко раздора, спор богинь, покровительство Афродиты юному Парису в похищении прекрасной Елены у ревнивого ахейца Менелая… А сколько крови, сколько коварства, злобы сколько!.. Может, потому все и рухнуло, что любовь забыта была?.. Все войны от попрания любви, все распри…

Троя, Троя, плачу по тебе!..

А ведь главное коварство против тебя придумал Улисс [5] Латинский вариант имени Одиссея, по приказу которого мастер Эпей построил деревянного коня с полым нутром, ставшего, по общеизвестной легенде, причиной гибели Трои. — Прим. автора , и пала ты, Троя, из-за полого нутра. И после этого Гомер изображает Улисса страдальцем? Да он куда больших мук заслуживает за придуманное им полое нутро!.. Я вот страдаю больше Улисса. Может, как раз за то, что долго моя душа была пустой, полой…

Дышать-то как тяжело! Сырой воздух этой варварской земли губит меня. А дожди все льют и льют. Скоро полетят первые «белые мухи». Скорей бы уж!..

Да пусть хоть дождь льет на кривые улочки этого богами забытого городка, хоть сыплется снег, лишь бы не обрушивались сарматские и гетские стрелы. За минувшее лето сколько их вонзилось в крышу моего только дома!.. К самым стенам Томов подходили дикие племена из-за Истра, кипя ненавистью не меньшей, чем была у ахейских воинов под стенами Трои. Не удалось варварам взять город, отошли за реку, дадут спокойно пожить до следующего лета, которого я не увижу…

Томы, Томы, темный городок!.. Думал ли я, когда писал свою трагедию, что умру как раз на том месте, где Медея убила своего брата и разбросала куски его тела, чтобы задержать погоню отца своего за аргонавтами?.. Не любовь вовсе к Ясону, а любовное безумие овладело здесь Медеей. Не было любви…

Плачу по тебе, темный городок!..

Так далека родина, недостижим прекрасный Рим!.. Столько лет я не видел его, но стоит глаза закрыть — вижу. Мысленным взором обвожу все семь холмов великого Града и останавливаюсь сперва на главном — Капитолийском, где высятся храмы Юпитера, Юноны и Минервы, куда восходят римские полководцы во время триумфальных шествий, где в седловине между двумя вершинами, застроенной домами знати, стоит и мой, не столь уж богатый дом…

Но даже мысленный взор мой застилают слезы — я не вижу своего дома, надо мне хоть немного успокоиться. Сюда вернусь еще, а перенесусь пока мысленно на другой холм — на величественный Палатин. Даже не перенесусь, а словно бы пойду к нему — через форум Цезаря, по Священной улице, мощенной серо-зеленым камнем, мимо круглого храма Весты, где незнающие любви весталки поддерживают негасимый огонь, где хранится перевезенный Энеем из погибшей Трои священный Палладий [6] Скульптурное изображение Афины Паллады, перевезенное в Рим, чтобы возродить славу Трои в другом месте. — Прим. автора , мимо приземистого древнего дворца Нумы Помпилия, потом поворачиваю направо и прохожу через Мугонийские врата, останавливаюсь, едва сдерживая лихорадочно бьющееся от восторга сердце, у старинного храма Юпитера Статора, в окрестностях которого были когда-то самые первые римские поселения, еще при Ромуле, потом следую дальше и вижу великолепный белый портик, украшенный блещущими доспехами, отнятыми с боем у наших врагов, вижу вход, осененный дубовым венком, вижу густолистый лавр у входа; дом этот, отмеченный священными деревьями Юпитера и Аполлона [7] Дуб — священное дерево Юпитера, лавр — Аполлона. — Прим. автора , принадлежит тому, кого называл я божеством, чьим повелением разбита жизнь моя, к кому много лет обращал я свои мольбы о прощении и спасении… Он там, великий и жестокосердый!..

Совсем ты, однако, плох, Назон, если опять запамятовал, что уже четыре года нет в живых императора Августа! Теперь правит Римом и империей Тиберий, и на Палатине, наверное, многое уже по-другому… Но никто из римских поэтов не прославил так Августа в своих стихах, как сделал это изгнанный им Назон! И что же? Смягчили сердце принцепса мои славословия, мои мольбы?..

Где ты, великий Август? Звездой ли ты стал, богом ли, покинув мир живущих?.. Но зря, даже в мыслях зря, я пришел к твоему дому: ты меня, и расставшись с жизнью земной, не простишь. Да и не нуждаюсь я теперь в твоем прощении, сам скоро уйду за тобой…

Вот потому пойду-ка я мысленно дальше по Риму, войду в белоснежный храм Аполлона, украшенный колоннами из заморского мрамора, вновь огляжу, восторгом полнясь, статуи, изображающие старика Даная и полсотню его дочерей, умертвивших по совету отца своих мужей в первую же брачную ночь. И от неразгаданности этой древней кровавой истории — лишь одна дочь посмела ослушаться! — опять почую жуть и комок в горле. Хотя понимаю теперь, что разгадка проста: любви не было…

А в храмовой библиотеке, как бывало, встречает меня седенький, хворью согнутый грамматик Юлий Гигин, оглядывает подслеповато, не сразу узнает, потом радуется искренне и столь же искренне винится: в год моего изгнания по указу Цезаря выбросил из библиотеки все мои книги. А после, подавшись вперед востреньким носом, пытливо и встревожено спрашивает: «Неужто ты не пишешь больше ничего, Назон?..»

Слишком живо ты, воображение мое! Юлия Гигина давно уж нет, наверное, в живых. Но я все-таки зайду мысленно и во вторую библиотеку, основанную Августом в портике Октавия. Там тоже нет давно моих книг, но я хоть полюбуюсь на чужие, которые хранятся в богатых пергаментных чехлах, крашенных соком вакцинии, смешанным с молоком. Я так давно не видел настоящих книг, свитки которых для сохранности и благовония натираются кедровым маслом, верхний и нижний обрезы полируются пемзой и окрашиваются в черный цвет.