Александр Казанцев - Любимая

— Один только Нус? И других богов нет?!. запальчиво спрашивал Сократ.

— И других нет, потому что они не нужны, спокойно отвечал сухощавый наставник.

Такое объяснение тоже не могло полностью устроить Сократа, в нем виделось ему унижение непознанного величия, подмена живой Истомы холодным ее трупом.

«Только разумом, рассудком только, пусть и Мировым, вершится все Сущее? И никаких прекрасных безрассудств?.. — думал он. — Нет, должен, непременно должен быть высунутый дразнящий язык! Тело несовершенно, если помимо думающей головы нет вызывающей смех или вожделение голой задницы!..»

Сократ боготворил безбожника Анаксагора, искренне считал его умнейшим в Афинах, однако, охотно выслушивая его объяснения причин лунных и солнечных затмений, принимая даже их на веру, никак не мог согласиться, что солнце всего лишь огромный раскаленный камень, а луна — камень холодный.

Особенно задевало его принижение солнца: стал бы он всего лишь раскаленный камень приветствовать каждое утро вскинутой правой рукой и прочувствованными благодарными словами!..

Анаксагору даже нравилась строптивость ученика, так резчики по дереву для лучших своих работ выбирают самые твердые породы, чтобы, не щадя сперва своих сил, не жалеть потом о затраченном времени. Старый философ все яснее понимал. что в этом лобастом, курносом, лупоглазом юнце, подверженном раннему облысению, есть искры того самого всесильного Нуса, чьей волей движимо все и вся.

Потрясенный Анаксагор замолвил слово о Сократе своему ученику, другу и покровителю Периклу, который к тому времени уже набирал силу, чтобы стать во главе Афин, собирал вокруг себя лучшие умы полиса, самых искусных творцов, самых изощренных ораторов. Перикл велел Анаксагору привести к нему этого совсем еще молодого ваятеля, не принявшего еще даже присягу эфеба, но превосходящего живостью ума, по словам философа-безбожника, всех пришлых софистов, вместе взятых. Для испытания смышленого и строптивого юнца стратег пригласил к себе узкий круг друзей-единомышленников.

Анаксагор посоветовал Сократу, чтобы тот, отправляясь в гости к Периклу, обул сандалии, но упрямец разразился нервным навзрыдным смешком и вымолвил чуть погодя:

— Пусть стратег примет меня таким, каков я есть, а в сандалиях я буду, словно на котурнах, начну еще, чего доброго, велеречивые монологи произносить!.. Нет, пусть Перикл забудет о моих босых ногах они служат Сократу всего лишь для передвижения!..

Хорохорился, бодрился юнец, а в дом стратега вошел с громко бухающим сердцем. Лишь немного успокоило его, что дом этого уже прославившегося во многих битвах военачальника, проявившего и в мирное время силу, разум и решительность, вовсе не блистал роскошью — строг был и прост, как его хозяин.

У Перикла ждали Сократа еще два знаменитых афинских мужа, при жизни признанных великими скульптор Фидий и драматург Софокл. Босые ноги Сократа их только позабавили: дерзкий юнец думает этой глупой уловкой привлечь к себе наш больший интерес! Так посмотрим, на что ты еще способен, может, и мысли твои босы!..

Оглядев Сократа, они сразу будто забыли на время о нем, продолжили свою беседу о будущем облике Афин, начатую еще до его прихода.

Перикл говорил, что, окончательно придя к власти, он непременно употребит часть средств Афинского Морского Союза [19] Афинский Морской Союз — образованное в 478–477 гг. до н. э. антиперсидское объединение греческих государств. для перестройки города, возведения новых укреплений, храмов, величественных зданий, чтобы не выглядела столица дурнушкой по сравнению с разбогатевшим на торговле Милетом, чтобы величие ее предстало во всей красоте, воплощенное в камне.

Хитроглазый, скалоподобный Софокл громкогласно, но картаво читал свои строки:

А прозой прибавлял, что будущий город обликом своим должен являть величие афинской истории, что неисчерпаемые силы афинян следует направить на создание полиса, достойного торжества демократии.

Анаксагор, огорченный видимой утратой интереса великих мужей к приведенному им самородку, попросил Фидия показать черновые чертежи новых Пропилеев Акрополя, наброски видов Парфенона, Одеона… Несравненный ваятель и зодчий развернул свои пергаменты, над которыми уже много раз склонялись немногие мудрые головы.

Сократ разглядывал пергаменты молча, набычившись, старался унять все громче бухающее сердце. У него перехватывало дыхание, слезы увлажнили вылупленные глаза, весь он обратился в слух и зрение.

Краем глаза наблюдая за ним, невеличка Фидий стал пояснять, что, по его замыслу, новые Пропилеи Акрополя будут украшены мраморным фризом с изображением трех Эриний: Аллекто, Тисифоны и Мегеры, — пусть эти богини мщения символизируют защиту нравственных устоев и готовность истинной демократии покарать всякую несправедливость.

— А мог бы ты, Фидий, доверить исполнение этого фриза моему молодому другу? — Анаксагор кивнул на сопящего, вспотевшего Сократа. — Разумеется, когда он пройдет службу эфеба…

Фидий маленькими соколиными глазками уставился на Сократа, спросил, почти не пряча усмешки:

— А резец-то наш молодой друг держать способен?

— С восьми лет держу! — зычно брякнул юноша, торопясь ответить, пока дыхание вновь не перехватило, потому прозвучало это чуть ли не хвастливо, что не понравилось своенравному Фидию.

— Фаллос свой мы начинаем придерживать с еще более ранних лет, — изрек он с вызовом, — однако достойное ему применение находим куда позже, да и не всякому найти дано!..

Через мгновение Перикл и все его друзья-сподвижники неприятно поражены были захлебывающимся, навзрыдным смехом Сократа.

Чтобы замять неловкость, Анаксагор сообщил:

— Сократ уже выполнил самостоятельно несколько заказов.

— Вон как?! — почти надменно произнес Фидий. — А над чем же сейчас трудится этот разносторонне одаренный юноша?

Смехом преодолев робость и смущение, Сократ ответил сам, хотя великий скульптор обращался не к нему, а к великому Философу:

— Я теперь завершаю небольшую статую Силена для богатого дома Критонов. Они решили поставить этого демона плодородия в своем саду…

Сократ бы с немалой охотой подробней рассказал о новом интересном заказе, но Фидий прервал его:

— Уродливый пьяный Силен в буйном непристойном танце?.. Достоин ли он творческого вдохновения?!

— Силен Силену рознь! — дерзко возразил едва опушившийся рыжеватой бородкой юноша. — Мой хоть и пьян, а мудр, повидал, пережил, передумал много, но не возгордился мудростью своей — принес ее, как чашу вина, людям!..

— А этот юный язычок поострей любого ножа! — не удержался от восклицания дородный, курчавобородый Софокл.