Игнатий Ростовцев - На краю света. Подписаренок

Финоген и без старшины знал, что пристав, так или иначе, будет в Кульчеке. Каждый год, обычно к концу зимы, он объезжал свой стан. Считалось, что старосты и волостные начальники выжмут к этому времени из мужиков все, что можно, и недоимка останется только за самыми злостными неплательщиками. Вот с ними и выезжал воевать господин пристав.

Приезд пристава не особенно пугал Финогена. После отъезда старшины он всю зиму не давал своим мужикам покоя с податями и даже с Кузьмы Тимина выжал всю недоимку. В общем, дела с податями обстояли у него не хуже, чем в других деревнях, однако недоимщики в деревне все-таки были, конечно, из самых бедных домохозяев.

Приехал пристав вскоре после масленицы. Это был тот же пристав, который приезжал к нам прошлым летом ловить государственных преступников. На этот раз он явился в Кульчек вместе со старшиной, в сопровождении новоселовского и комского урядников. И сразу же потребовал к себе на земскую Финогена.

По случаю приезда столь важного начальства Финоген повесил на грудь медную бляху и заставил Максима Щетникова и Никиту Папушина тоже нацепить свои служебные медали. А потом все вместе с Иваном Адамовичем отправились на земскую.

Вот пришли мы к Тиминым, рассказывал потом он об этом, Максим и Никита остались на крыльце, а мы с Иваном Адамовичем заходим в дом. В избе пристава нет, а старшина с урядниками сидят за самоваром, и Матрена Тимина подает им на стол разное угощение. Не успели мы и слова вымолвить, как на нас набросился новоселовский урядник Михеев: «Что вы, — говорит, — сразу приперлись… Не понимаете, что людям с дороги передохнуть надо? Даже мы, — говорит, — с этими вашими податями все кишки себе вымотали, а каково ему, — и показывает на горницу, где, видать, находится сам пристав. — А каково, — говорит, — ему? И возраст не тот, и чин не чета нашему».

Сказал это и пошел с докладом насчет нашего прихода. Через минуту выходит оттудова и говорит: «Не управился еще с дороги. Ждите, позовет». Потом уселся за стол, налил себе стакан чая и спрашивает комского урядника Чернова:

— Значит, ты лесным объездчиком здесь служил? Чем же кончилась тут твоя служба?

— Ничем, — ответил Чернов. — Пришлось убраться, чтобы не кокнули. Вот и подался в полицию…

— А как теперь они тебя принимают?

— С виду признают, как-никак полицейская власть. А на самом деле ждут подходящий случай, чтобы пришить. Здесь ведь почти половина деревни ссыльнопоселенцы, бывшие каторжане. К начальству они не благоволят.

— Ну, это известно.

— Я стараюсь лишний раз сюда не соваться. Разве уж особый случай, вроде нынешнего. Ну, тогда, конечно, хочешь не хочешь, а приходится.

— Правильно делаешь, — сказал Михеев. — Чего самому на рожон лезть… А как ты себя здесь чувствуешь? — обратился он к старшине. — Не думаешь, что тебе устроят здесь темную?

— Да вроде не дошло еще до этого, — ответил старшина.

— Не дошло. Но похоже, что к этому клонится, — сказал новоселовский урядник. — Того и гляди, опять начнется такая же кутерьма, как после японской.

— А что тогда было? — спросил старшина.

— А ты что? Ничего не знаешь?

— Помню, что наше обчество здорово корежили тогда с податями. У меня тятенька тогда еще живой был. Он за все ответ держал. Я не вникал ни во что.

— А я тогда уж на службе здесь состоял. Так что сам видел все это.

И новоселовский урядник стал рассказывать о том, что делалось тогда в наших местах. Во время японской войны здесь, по его словам, держался порядок. Мужики хоть и кряхтели, но закон соблюдали, повинности выполняли, подати платили. А когда в Красноярскове началась заваруха и по другим городам тоже пошли бунты и беспорядки, тут и у нас тоже все пошатнулось. По деревням поползли слухи о скорой перемене власти, о каких-то льготах и все такое.

А потом вышел манифест о свободе всяких собрании, о созыве Думы. Мужики до этого не особенно бузовали. А как вышел этот манифест, их словно подменили. Ни одного схода ни в одной деревне не проходило без того, чтобы на нем не паскудили на разные лады государственную власть, особенно наше полицейское начальство. А потом дело пошло еще дальше. Деревни, одна за одной, начали отказываться от платежа податей. И нам, и волостному начальству нельзя стало и заикаться об этом перед мужиками. Того и гляди, самосуд устроят. Вот смотрела, смотрела на это наша высшая власть, а потом взяла да и объявила весь уезд на военном положении. Свободу собраний, конечно, отменили и начали наводить порядок. Волостную и сельскую администрацию сменили. Произвели аресты. По деревням взяли кой-кого… Особенно голосистых. А потом уж принялись за подати. С каждым мужиком пришлось иметь дело по отдельности. Уговаривать его да урезонивать. А если это не помогало, сажать в тюрьму.

— Примерно то же самое, что и сейчас, — закончил свой рассказ новоселовский урядник. — Теперь мы ведь тоже и уговариваем, и урезониваем, и даже в каталажку их сажаем. Только без солдат пока обходимся. А может, и солдат придется вызывать, если дальше так пойдет…

— К тому дело и клонится, — согласился с Михеевым Чернов.

Дальше разговор перешел у них опять на нынешние времена, и они начали припоминать, в каких деревнях их особенно плохо принимали. Но тут из горницы вышел наконец сам пристав. Урядники замолчали и вскочили на ноги. Финоген с Иваном Адамовичем тоже поднялись со своей скамейки у порога и стали ждать, какой им будет приказ.

А он сразу же потребовал себе список недоимщиков, уселся за стол и начал его читать. Читал, читал, а потом набросился на Финогена. И такой-то он, и разэтакий, и мужиков в деревне распустил, и недоимку накопил, и государственную власть подрывает, и начальство не уважает…

— Вот ругал он меня, ругал, — рассказывал Финоген, — и самому ему это, видать, уж надоело. А потом и говорит: «так что берись, староста, за дело, а то худо тебе будет. Чтобы завтра же, — говорит, — все эти недоимщики с утра были на сборне и полностью рассчитались. Кто не принесет деньги, тех сразу же будем описывать, а вечером устроим на их имущество торги. Так что сей же час назначай на это дело понятых. А на ночь, — говорит, — наряди сюда людей на охрану земской квартиры. Чтобы тут с вечера до утра один человек дежурил с улицы, а другой в ограде, прямо у самого крыльца. Вооружать их, — говорит, — не надо. Но чтобы оба непременно были с трещотками и теми трещотками перекликались друг с другом и всем прохожим и проезжим подавали таким манером знак, что они охраняют здесь начальство».

После встречи с приставом Финоген нарядил охрану земской квартиры и понятых на завтрашний день для описи и продажи с торгов имущества недоимщиков. Никто не хотел идти на это грязное дело, и Финогену с трудом удалось уговорить Федота Саетова, Кузьму Плешкова и Ефима Рассказчикова.