Ульрих Бехер - Охота на сурков

Вилла «Муонджа» находилась на берегу озера примерно в ста метрах ниже манежа. По левую руку от меня остались сходни пристани, на которых я увидел в ту ночь хозяина типографии; при свете ущербной луны он крутил педали велосипеда. У пристани стояла сейчас карета «скорой помощи» из окружной больницы в Самедане. Весла зевак уже не опускались в воду, воскресная сенсация перестала быть сенсацией; я шел к вилле по мостику, перекинутому через глубокий, похожий на заводь заливчик, и вдруг остановился на середине.

Заводь, обрамленная серой и черной галькой, казалось, дышала, колеблемая чуть заметным южным ветерком. Над ее поверхностью кружили стрекозы, почти невидимые при этом нестерпимом блеске. Как и позавчера, я перегнулся через деревянные перила. От покрытого галькой серо-черного берега стенки заводи круто, почти совершенно отвесно, убегали вглубь под воду. Темно-зеленое, переходящее местами в блестяще-черное зеркало воды с легкой рябью от тихого ветерка было прозрачным, словно стекло винной бутылки. На меня пахнуло холодным дыханием высокогорного альпийского озера, в котором нельзя купаться даже в разгаре лета (если ты, конечно, не финн). На глубине примерно двадцать метров я обнаружил что-то непонятное, мне почудилось, что оно лежит прямо подо мной.

Борода!

Черная патриаршья борода, такая же, как на рекламе «Винетас», средства для ращения волос.

Я сорвал с монокля черную насадку, снова вставил монокль в глаз. Неужели это возможно? Неужели возможно, что, в то время как местный полицейский Дефила ищет труп Цуана почти на середине озера, он лежит здесь и?..

Не отрываясь, я глядел на тихо колышущуюся воду, и мне чудилось, что длинные распустившиеся волосы подманивают меня к себе. Так ли это или у меня просто закружилась голова?

Из манежа донеслось небрежное пощелкивание кнута.

— Мистер Фиц-эл-лан!

Королевский жокей в отставке заспешил ко мне; с трубкой в зубах он обходил круглое здание в славянско-византийском стиле.

— What’s the matter? [235] Что случилось? (англ.)

Я кивком подозвал его ближе. Увязая в песке, он засеменил по дорожке для верховой езды, и, когда дошел до прибрежного променада, я впервые заметил, что экс-жокей не так уж хорошо передвигается на своих ножках колесом. У меня мелькнула мысль: он похож на циркового пони, который на сильно согнутых ногах пытается сделать пассаж на месте.

— Have a look! [236] Поглядите (англ.). — Перегнувшись через перила, я показал на темно-зеленую воду. Видит ли он что-нибудь? Там, в глубине. Видит ли он что-то похожее на длинную черную бороду?

— Let’s see [237] Дайте-ка я взгляну (англ.). . — Бывший жокей вытащил из своего миниатюрного рта пенковую трубку и перегнулся через перила так, словно исполнял гимнастическое упражнение на перекладине. Меня он попросил держать его, вскользь заметив, что вовсе не собирается искупаться в заводи. Я держал его, как держат малышей в зоопарке, когда они без посторонней помощи не могут заглянуть в медвежатник. (Думаю, он весил ненамного больше сорока кило.)

— No, it’s not him [238] Нет, это не он (англ.). , — заметил он сухо и решительно, сползая с перил. — Certainly not this poor chap [239] Наверняка это не бедняга (англ.). Царли Цуан. — Жокей не сомневался, что это не Цуан. С Цуаном он, слава богу, не раз резался в карты.

— But look [240] Но посмотрите (англ.). … Разве это не похоже на бороду?

— Fucking sea-weels, maybe. — Да нет же, он уверен, что это просто паршивые водоросли.

Сегодня на столе для пинг-понга — он стоял в скромном (жалком, но не запущенном) садике виллы «Муонджа» — никто не играл. А вот и изъеденная ржавчиной эмалевая вывеска, которая висит на сараеобразной пристройке с дверью, пристройке, прилепившейся к трехэтажному шале.

ЕВРЕЙСКИЙ СЕМЕЙНЫЙ ПАНСИОН

МОРДАХАЙ КАЦБЕЙН-БРИАЛОШИНСКИЙ

(владелец)

КОФЕ, ЧАЙ, ДОМАШНЕЕ ПЕЧЕНЬЕ, КОШЕРНАЯ КУХНЯ.

ФИРМЕННОЕ БЛЮДО — ФАРШИРОВАННАЯ РЫБА

Дверь пристройки — она служила для того, чтобы не впускать в дом зимний холод, на лето ее полагалось снимать, но в это лето дверь так и не сняли, — слегка хлопала от альпийского ветерка, так же как и другая дверь в глубине; обе двери поскрипывали в петлях. С лестницы доносился визгливо-писклявый смех: какая-то девица беспрерывно хохотала; похоже было, что она слабоумная. Я стоял и прислушивался. Каждые полминуты раздавался довольно основательный глухой удар, после чего девица закатывалась фистулой еще пуще прежнего. Зайдя в пристройку, я откинул занавес, который приобрели не иначе как на дешевой распродаже имущества из магазина похоронных принадлежностей. Итак, я откинул занавес и оказался непрошеным зрителем — на моих глазах разыгрывалась буколическая сценка, действующие лица которой, казалось, только-только сошли с картины Марка Шагала.

Хихикающая девушка — сначала она меня не заметила — вовсе не походила на слабоумную. Это была восточная красавица лет семнадцати или восемнадцати с миндалевидными глазами; ее обнаженные руки были, пожалуй, слишком худы, голову она покрыла серо-сизым платком, завязанным под подбородком. Сперва я никак не мог понять причины ее веселья. И тут вдруг подумал, что меня шокирует ее смех. Я спросил себя, как может она так смеяться? Как может буквально покатываться со смеху еврейская девушка в году 1938? Как может хохотать отнюдь не истерически, а беззаботно-бессмысленно? В ожидании новой потехи девушка пискнула как мышь и воззрилась на лестницу, ведущую на второй этаж. Площадку окутывала затхлая мгла, трудно было поверить, что на улице ослепительно яркий день.

Внезапно кто-то быстро скатился вниз.

Это был молодой раввин в долгополом кафтане и в черной велюровой шляпе, нахлобученной на самые уши, раввин с развевающимися пейсами, с веснушчатым лицом и с пепельными курчавыми бакенбардами. Видимо, он не раз проделывал этот трюк и великолепно освоил его. За какую-то долю секунды он съехал с перил, сидя на них боком, как в «дамском седле», съехал, сделав соскок у самой подпорки лестницы, и прыгнул в переднюю, закончив номер эдаким спортивным приседом на потертом коврике перед занавесом из лавки гробовщика — при желании я мог бы поймать его на лету.

Девушка фыркнула, запищала и перегнулась пополам, задыхаясь от нового приступа смеха.

— Извините, — сказал я, выступая из-за занавеса. — Извините, что помешал. Добрый день. Нельзя ли мне поговорить с господином Кацбейном?

Девушка, которая, очевидно, не слышала моих шагов — их заглушил скрип двери, — была застигнута врасплох, она испугалась; на этот раз ее смех оборвался на тонкой визгливой ноте; прикрыв рот рукой, она застыла, как в пантомиме спектакля театра Габимы «Ночь на старом рынке». Молодой раввин вперил в меня скорее удивленный, нежели смущенный взгляд, а потом осмотрел с головы до ног, причем особенно его заинтересовал, как видно, мой монокль и покрой пикейных панталон. Оглядев меня, он небрежно приподнял ворсистую шляпу и театральным жестом безмолвно показал на звонок, над которым был прикреплен канцелярскими кнопками листок бумаги: