Ульрих Бехер - Охота на сурков

Часть спаниелей из нашей свиты, прыгнув на скамью у печки, занялась важным делом — поиском блох и вылизыванием собственного живота. Другая — обследовала пространство под столами и стульями. И вот уже куда ни кинь взгляд, везде болтается нечесаное ухо, постукивает кончик хвоста, подрагивает короткая в лохмушках лапа.

В коридоре послышалось цоканье деревянных башмаков. Цок — и кто-то распахнул дверь. В зал первым неуклюже пробрался сенбернар величиной с теленка, огромная голова, налитые кровью глаза и слюнявая морда. Едва завидев свору, он изо всех сил заколотил огромным хвостом. Косматая братия соскочила со скамьи, забралась под столы, сбилась в кучу, стала осыпать бранью врага, поначалу — подобно героям «Илиады» — на почтительном расстоянии, каждый раз делая попытки приблизиться, заливалась отчаянным лаем и отскакивала пружинящими прыжками на вытянутых лапах. Однако вся кутерьма носила несерьезный характер, и я понял, что на атаку эту спаниели отваживались не впервой, и кончалась она к общему удовольствию.

Единственным, кто не принимал в этой кутерьме участие, был Арчибальдо: он с трудом взобрался на скамью, и теперь возраст и достоинство обязывали его утвердиться на ней. Застыв в величественной позе, он взглядом военачальника следил за стычкой.

Но как только авангард подступил к сенбернару, тот повалился на спину и в восторге стал кататься по полу. Тотчас враждебное тявканье перешло в дружелюбное, вся свора затанцевала вокруг пса, запечатлевая на его курносой морде быстрые поцелуи, кувыркаясь через его гигантское белокуро-не-чистое брюхо. В довершение к сцене из «Путешествий Гулливера», разыгранной в собачьем мире, полугодовалый младенец на руках молодой женщины, деревянные башмаки которой только что цокали в коридоре, перепугавшись столпотворения, поднял отчаянный рев. Де Колана, прислонясь к печке, содрогался от беззвучного смеха. Но наконец, схватив трость, стукнул по столу и гаркнул:

— Fermati adesso! [45] Довольно! (итал.)

По его приказу свора сей же миг оставила сенбернара в покое. Тот поднялся во весь свой огромный рост и, тяжело ступая, подошел к нам — обнюхать пришельцев.

— Дадададада, — ласково заговорил я. — Хороший пес, большой пес, очень хороший большой пес.

Сенбернар тут же положил тяжелую курносую морду мне на колени и измусолил штаны.

— Барррри! — прикрикнула женщина, грозно раскатив «р».

Барри пускал слюни, он явно благоволил ко мне.

Держа одной обнаженной рукой крикуна, женщина, приподняв голую ногу, сняла zoccolo[ 46] 46 Деревянная обувь (итал.). , точным броском швырнула его, угодив в назойливого пса. Тот мгновенно освободил меня от своих слюнявых нежностей и, поджав хвост, неуклюжими прыжками, точно деревянная лошадка, выскочил за дверь. Женщина захлопнула ее и, прихрамывая на разутую ногу, подошла к нашему столу, сунула ногу в отлетевшее zoccolo, показала в улыбке щербину и, перекрикивая рев младенца, воскликнула красивым, с переливами голосом:

— Ессо, ессо, il dottore de Colana! Buona sera. Come stà, dottore [47] А, господин де Колана! Добрый вечер. Как поживаете? (итал.) ?

Не дожидаясь ответа, она стянула одну из тряпиц, в которые закутан был младенец — неопрятно-розовый шерстяной платок, — перегнулась через массивный стол и с энергичной деловитостью стала стирать хлопья собачьих слюней с моих брюк, при этом мне волей-неволей пришлось вдыхать невинный, не без приятности запах младенческой мочи и свернувшегося молока. Правду говоря, меня смущало, что совсем чужая молодая женщина протирает мне брюки в паху. Адвокат догадался об этом по выражению моего лица и, вновь откинувшись к печке, насмешливо фыркнул. Но тут же склонился в шутливом поклоне, опершись о стол, весь в дырках от сучьев, изрезанный прожилками:

— Grazie, donna Teresina, molto bene, mmm. E come stà la signora e suo marito?

— Abbastanza bene, grazie, dottore [48] — Спасибо, донна Терезина, очень хорошо. А как поживаете вы, синьора, и ваш муж? Спасибо, хорошо, господин адвокат (итал.). , — ответила она и оставила меня в покое.

— Grazie, grazie [49] Спасибо, спасибо (итал.). . — Я попытался изобразить улыбку.

Де Колана наслаждался моим смущением, словно сам подстроил каверзу, и от удовольствия вздувал космы усов, пока Терезина заворачивала младенца в платок.

Неряшливая черноволосая женщина, жирно-блестящие косы уложены на ушах, вокруг шеи замотан шарф, смахивающий на старый чулок. Бордовый вязаный корсаж-безрукавка со спущенными петлями, а верх так вырезан, что открывает округлую наготу — не сказать, чтоб некрасивых, — тугих, отливающих оливковой смуглотой плеч, перетянутых многочисленными тесемками; и теневая ямка, углубленная слишком тесным лифчиком, что сдавливает тяжелую грудь, тоже открыта. Из-под корсажа вылезают бесчисленные завязки; выцветшая, вся в пятнах ситцевая юбка, едва доставая до колен, обтягивает выпирающий живот, голые сильные ноги забрызганы навозной жижей. И все же было в этой еще молодой черноглазой неряхе что-то истинно женственное. Стоило забыть ее испорченные зубы, открывающиеся в угрюмой усмешке, неряшливость, невыигрышную прическу, и ты понимал: она из тех южнодеревенских юных красавиц, что, став матерями, быстро грубеют и будто нарочно пренебрегают своей внешностью.

Непрерывно шикая на ребенка, Терезина с таким ожесточением качала его, что он тут же прекратил рев. Внешне он мало походил на мать. Куда светлее кожа, чем у нее, черноватый с рыжим отливом пушок на голове, очень схожий, подумал я, с мехом сурка; он таращился на нас удивительными по цвету и выражению глазами, красноватыми, почти как у альбиноса, в которых притаилась какая-то врожденная, не свойственная детям недоверчивость.

— Un bambino? — спросил я.

— Si, signore, un bambino [50] — Мальчик? — Да, синьор, мальчик (итал.). .

— Эхм-хмм-м, cominciamo con due Strega.

— Stà ben’ [51] — Начнем с двух рюмок «стреги». — Хорошо (итал.). , — согласилась неряха и зацокала из зала.

— Пп-хмг! — взорвался смехом Грушеголовый и потянулся ко мне: — Покажите-ка… покажите-ка мне место, где, эм, эта исполинская зверюга вас обслюнявила. Покажите мне точно, где донна Терезина вас протерла, где… где…

— Хи-хи. Не беспокойтесь, адвокат. Табу не затронуто.

— Табу! Пп-хнг! Вот это оригинально выражено. Хороши же вы, Черно-Белый, с вашим табу… хм, дада, Терезина Клавадечер. Чинка из Бергамо.

— Что значит: чинка?

— Чинки, ммм, — заворчал адвокат, скорчив кислую гримасу, — да так обзывают швейцарские немцы итальянцев.

— Почему?

— Известно вам, что такое «мора»?

— Нет. А что это?

Он неловко поднял сжатый кулак, рывком выбросил два, потом три, потом все пять пальцев и выкрикнул:

— Due… tre… cinque!.. [52] Два… три… пять… (итал.)