Ульрих Бехер - Охота на сурков

А тут еще по глупости я осмелился на вариацию гейневской темы:

К черту, нет. Сжав зубы, стараясь не поддаваться колющей боли, я попытался принудить себя, восстановить в памяти свой сон. Я хотел вспомнить. И я вспомннл. Меня будил обычно один и тот же сон. И в ту же секунду, когда я это понял, воспоминание о сне, очень коротком, во всяком случае фрагментарном, отчетливо вспыхнуло в моем сознании, подобно воспоминанию о реальном событии.

Как рысь… Нет, рысью я не был, я не принадлежал пи к виду ночных хищников, ни к виду — человек. Я был маленький, пушисто-мягкий, меня легко было ранить, я обладал только одним преимуществом — быстротой.

Я был мелкой дичью; и одновременно Альбертом… Результатом скрещивания — суркочеловеком. За мной охотились. Не знаю, кто. Я не в силах был избавиться от охотников по примеру сурков — предостерегающим свистом. Кого было мне предостерегать? Я не мог никого предостеречь, и никто не мог меня предостеречь. Несчастный, одинокий, безоружный, загнанный суркочеловечек, я остался один-одинешеиек средь полей и лугов, глубоко несчастный, один на один с моим призрачным преследователем.

Мне было ясно: нужно срочно уйти в укрытие. Благодаря моему природному свойству — быстроте, мне удавалось не раз и не два ловко уходить в укрытие, но меня снова и снова вспугивали. Изнемогая от бега, тяжело дыша, помчался я к последнему убежищу, которое мне еще оставалось: к норе… да… к норе, перед которой стояла золоченая арфа.

Арфа стояла, точно ее приковали намертво. Весь сжавшись, я Проскользнул меж двумя эластичными струнами. Притаился — а сердце отчаянно колотилось — в неглубокой поре, у которой не было другого выхода, кроме прикрытого арфой. Притаился, тяжело дышал, вслушивался. И услышал музыку. Какое-то ускользающее треньканье, словно нестройное арпеджио.

И увидел.

Исполинская покрытая рыжеватым мехом хищная лапа, куда крупнее меня, протиснулась меж двумя струнами.

Рука Мена Клавадечера.

Муторный с похмелья воскресный день. Бонжур приехал за «крейслером». Снег.

В понедельник с утра лил холодный проливной дождь. Я слышал шум дождя, ощущал его холод, слышал, как Ксана включила электрическую печку, еще чуть-чуть вздремнул и, окончательно проснувшись, объявил о себе озорным повизгиваньем, сознавая не без удовольствия: тяжкое похмелье прошло. Ксана тем временем бесшумно прибралась, а теперь стояла у окна — она уже приоткрыла ставни — в своей мерзкой рясе, из-под которой выглядывала красивая ночная рубашка. Она машинально, нежно-ласкающими движениями щеткой расчесывала волосы. На подносе с завтраком лежало письмо. Посланное в отель «Задний Сокол», оно было там переадресовано. Отправитель: «ПОЛИЦИЯ ПО ДЕЛАМ ИНОСТРАНЦЕВ КАНТОНА ЦЮРИХ. СЛУЖЕБНОЕ!» Я решил, что прочту его позже. И это вся почта, необдуманно задал я вопрос. Да, вся; Ксана щеткой расчесывала волосы. Из Радкерсбурга писем не было. Из Радкерсбурга не подавали признаков жизни, да, жизни, хотя в «Сокол» в Цюрихе ежедневно приходило письмо или открытка, исписанные быстрым почерком Эльзабе Джаксы, осыпавшие Ксану страстно-тоскующими нежностями и ровным счетом ничего, из опасения цензуры, не говорящие по существу. В эту минуту я решил: еще сегодня написать Константину Джаксе, возможно назвавшись для маскировки доктором прав Гауденцем де Коланой.

— Приглядись к ней внимательнее, — сказала Ксана. — Мраморная белизна кожи. Римский нос. Стройные ноги. Так она же, собственно говоря… очень красива, эта Пина. И имя у нее тоже красивое. Типично римское. Кстати, в два я еду в Санкт-Мориц.

— Что-о? В такую погоду, когда хороший хозяин и собаку не выгонит? Этого я не допущу.

— Почтовая машина из Поскьяво останавливается у самой нашей двери. Около пяти я, пожалуй, вернусь.

— Чтобы второй раз схватить бронхит? Чтоб господин курортный врач Тардюзер опять пожаловал к нам?

Я решительно заявил, что покупки она может отложить до лучшей погоды, вытащил толстую клеенчатую тетрадь и начал работать над заключительной статьей из задуманной серии Австрияка-Бабёфа, но в окно служебного зала отеля «Мортерач» увидел, что Ксана в плаще, раскрыв топазово-желтый зонт, шла к почте. Три четверти часа я работал без помех; поднялся, снял с крючка пелерину-дождевик. Около меня уже стояла Пина, готовая помочь. Бормоча благодарность, я отклонил помощь и с подчеркнутой лихостью накинул пелерину на плечи. Пина сняла свой крошечный передничек. (Будь она обнажена, он оказался бы не больше фигового листка.)

— У меня час отдыха, — объявила она.

— Синьорина Пина, — гаркнул я, вытянувшись по стойке «смирно». — Вы, собственно говоря, bellezza [76] Красавица (итал.). , во всяком случае, так утверждает моя младшая сестра.

— Ваша сестра?

— Ессо.

Я поднялся на две-три ступеньки в коридор, ведущий к застекленной веранде. В проем двери увидел столики, с которых все уже убрали, а за одним — два свитера с египетским орнаментом и черные костяшки.

Двое Белобрысых играли в домино.

В моем старом «ремингтоне» торчала записка:

Малыш!

Уехала в С.-М. Скоро вернусь.

Дождь булькал в водосточной трубе, я в опанках шагал взад-вперед по двум нашим выстуженным комнатенкам и злился, меня вывело из себя обстоятельство, на первый взгляд нисколько не трагическое, — «моя К.», презрев мои решительные возражения, по таинственным причинам улизнула в Санкт-Мориц, точно она это сделала мне назло. Внезапно мой лоб запульсировал, отмечая усиленное сердцебиение.

А что, если… А что, если она отправилась в «С.-М.», чтобы сесть там в поезд и через Кур и Букс съездить домой, в Радкерсбург? (Нашими деньгами распоряжается она.) Ее туда притягивали два магнита: отец и мать. Они уже две недели не давали о себе знать, и Ксана решила съездить туда. Не застыла ли она на мгновение, разговаривая со мной в служебном зале, точно впала в транс? «Скоро вернусь» может означать и через два часа и через два месяца? Конечно же, мое предположение необоснованное, даже бессмысленное. И все-таки я чувствовал себя брошенным на произвол судьбы, продрогшим и одиноким в комнатах почтмейстерши Фауш.

ВЫЗОВ

ЦЮРИХ, 10 июня 1938 года предлагаем явиться 14 с. м. в 9 ч. утра в полицию, комн. 27*. Иметь при себе: действительный паспорт; всевозм. характеристики (если таковые имеются).

Я сквозь зубы стал насвистывать марш-пародию, постоянно сопровождавшую выход и финал коронного номера «Джакса и Джакса», которую Джакса сам сочинил. Назвав «Марш Ракоцидецкого». Выделенное в повестке слово «действительный» походило на приказ — идти на поклон к свастике в Германское генеральное консульство, употребить все усилия и добиться украшенного сей эмблемой паспорта Великогерманского рейха. А какого рода характеристики желают получить господа из полиции? Быть может, те, что выдает отделение государственной тайной полиции в Вене, быть может, подписанные лично господином гауптманом Лаймгрубером? С трудом одолевая сложную мешанину из венгерского национального марша и марша, сочиненного Иоганном Штраусом-старшим в честь «Папаши Радецкого», я подвинул электрическую печь к столу в импровизированном кабинете, уселся за свой заслуженный «ремингтон», расстегнул воротник рубашки, манжеты и напечатал ответ комнате 27 атакже без обращения: