Макс Галло - Нерон. Царство антихриста

— Всмотрись в ребенка как можно внимательней, чтобы описать мне каждую складочку его тела, — говорил Калигула. — Обнюхай его, прикоснись к нему. В нем течет моя кровь — кровь Цезаря и Августа.

Он улыбнулся, улыбка превратилась в гримасу: нижняя губа выпячена, челюсти сжаты, подбородок вперед. Потом он опустил голову, чтобы я не заметил выражения его глаз, и я увидел только нахмуренные брови и вертикальную морщину на лбу.

Так близко я видел Калигулу впервые. Он царствовал уже девять месяцев, взойдя на трон после смерти Тиберия, которому я служил два года.

Большинство всадников и вольноотпущенных, входивших в ближайшее окружение покойного императора, покинули дворец. Ходили слухи, что некоторых убили телохранители Калигулы. Утверждали даже, что это он отравил Тиберия, которому приходился приемным внуком: Германик, отец Калигулы, был усыновлен Тиберием.

Нолис, отпущенный на свободу раб Тиберия, рассказал мне недавно о последних минутах покойного императора. Страдая от мучительных судорог, он цеплялся за слугу, которому Калигула велел снять с руки умирающего императорский перстень. Слуга в ужасе отбивался. Тогда Калигула, с презрением отстранив его, придавил голову Тиберия подушкой. И поскольку умирающий продолжал отчаянно сопротивляться, задушил его собственными руками. Один из слуг Тиберия, свидетель этой сцены, потрясенный ее жестокостью, не смог сдержать возгласа: отцеубийство! По приказу Калигулы его тут же схватили охранники и распяли на кресте.

Я видел, как исчезали соратники Тиберия, но сам бежать не пытался.

Со времен Гая Фуска Салинатора моя семья считала своим долгом служить тем, кого граждане и сенат призывали править Римом: сначала республикой, а впоследствии, после Цезаря и Августа, империей. Выбирать себе господина или предпочитать одного другому мой отец отсоветовал мне еще в юности — высшие силы с помощью кинжала или яда сами решают, кто придет на смену уходящему императору.

Итак, Калигула надел перстень Тиберия себе на палец. А я остался на службе во дворце, которая состояла в том, чтобы доводить до сведения сенаторов намерения императора и оповещать его советников о настроениях в сенате. Я был наблюдателем, который следит за передвижением армий на поле битвы. Я просто собирал сведения.

Мне хватило нескольких дней, чтобы убедиться в свирепости нрава Калигулы: считая слишком накладным покупать мясо, чтобы кормить хищников, предназначенных для зрелищ, он решил скармливать им заключенных, лично посещал темницы и указывал, кто станет ближайшей жертвой. Иногда небрежным движением руки он давал понять, что подобная смерть постигнет всех.

Я знал, что Тиберий был склонен к излишествам и разврату, любил возбуждавшие его игры с маленькими детьми в бассейне. А когда живые игрушки ему надоедали, приказывал казнить или оскопить «маленьких рыбок» — так он их называл. Могу также напомнить об оргиях, сопровождавшихся жестоким насилием, которым Тиберий предавался на Капри. Я неоднократно ездил к нему на остров, чтобы рассказать о происходящем в Риме, и каждый раз боялся попасть под горячую руку, стать жертвой вспышки гнева или какой-нибудь блажи. Я видел, как Тиберий изодрал лицо одному рыбаку той самой рыбой, которую этот несчастный имел неосторожность ему предложить. Император заподозрил, что рыбак промышлял у берегов острова, а это было строго запрещено.

Мне часто казалось, что безудержный разврат Тиберия, склонность к которому передалась и Калигуле, вызван опьянением от безраздельной власти, которой они обладали. Положить этому конец могла только смерть. Мне рассказывали, что Калигула советовал палачам продлевать мучения жертв. «Бей так, чтобы он думал, что умирает», — учил император, повторяя свое любимое изречение: «Пусть меня ненавидят, лишь бы боялись!»

И вот этот человек меня окликнул:

— Кто ты такой?

Этот вопрос, да еще заданный в подобном тоне, вполне мог означать смертельный приговор. Я был скромен, как подобает отпрыску благородной семьи, не имеющей особых притязаний. Основателем нашего рода был легат, никогда не вставший на чью-либо сторону в гражданских войнах, а его потомки верно служили императорам — Цезарю, Августу, Тиберию. «А теперь тебе, божественный Калигула».

— Серений, — повторил император, — потомок рода Салинаторов, основанного Гаем Фуском Салинатором, легатом при Крассе.

Он взял меня за локоть и увлек в одну из комнат.

— Сегодня вечером ты отправишься в Анций, — сказал он. — Моя сестра Агриппина должна родить этой ночью.

Он смотрел на меня молча и таким пронизывающим взглядом, что я опустил глаза.

Мне рассказывали, что его сестры были ему также и супругами. То, что было непозволительно для простых граждан, позволяли себе богоподобные императоры.

— Она спуталась с Домицием Агенобарбом. — Калигула наклонился ко мне и покачал головой. — Достойно ли это женщины, ведущей род от Цезаря и Августа? Я полагал, что она выше ценит свое происхождение. Какой-то Домиций Агенобарб и Агриппина, моя сестра!

Я старался не встречаться с ним глазами и выбросил из головы всякие мысли, чтобы император не смог их прочесть. Но вряд ли мне удалось скрыть охватившее меня изумление, ведь род Агенобарбов — Меднобородых — был знаменитым и могущественным. Агенобарбы служили легатами и цензорами, состояли в родстве с Брутом и Кассием, соперниками Цезаря, но во время гражданской войны перешли на сторону Августа, который сделал одного из них управляющим своими имениями. Рассказывали, что кто-то из предков Меднобородых имел рыжую бороду, железные челюсти и каменное сердце. И правда: члены рода, подобно сильным мира сего, являли образцы такой свирепости, что Август был вынужден осудить их поведение особым декретом. Но они не оставили своих диких привычек: один, развлечения ради, задавил ребенка на Аппиевой дороге, другой выбил глаз всаднику, осмелившемуся бросить ему упрек, третий истреблял вольноотпущенных за отказ пить столько, сколько им приказывали. И с этими людьми Агриппина решила породниться.

Тем не менее эта семья была близка к верховной власти, и высказанное Калигулой пренебрежение меня удивило. Если, конечно, он не пытался меня подловить.

Заложив руки за спину, император кружил вокруг, не отводя от меня глаз и что-то нашептывая.

— Езжай в Анций, — повторил он. — Ты поспеешь туда к завтрашнему утру.

Он поднял голову и закрыл глаза.

— Ты вдохнешь соленого морского воздуха, увидишь триремы [6] Трирема — военное судно с тремя ярусами весел. (Здесь и далее примеч. переводчика). в порту. Я тебе завидую, Серений. — Он снова опустил голову. — Я хочу знать, похож ли ребенок на меня.