Александр Западов - Опасный дневник

— Бывали уж и советы у нас, и конференции, — заметила императрица, намекая на предыдущие царствования Анны и Елизаветы.

— Бывали, не спорю, — ответил Панин, — но такого, как задуман, еще не встречалось. Совет небольшой — шесть или восемь персон, из них четыре или шесть несменяемых, назначенных государем пожизненно, остальные избираются Сенатом. В Совете — четверо министров или статс-секретарей: по иностранным, внутренним, военно-сухопутным и военно-морским делам. Все вопросы, которые требуют монаршего решения, сосредоточиваются в Совете, их докладывают секретари, каждый по своей части, и государь затем кладет окончательную резолюцию.

— Что ж, напишите проект ваш. Почитаем, обсудим, — ободрительно сказала Екатерина, удивляясь про себя бестактности Панина. Он собрался требовать учреждения Совета и, следственно, полагает, что сама она не справится с правлением и уступит свою власть фаворитам? Ведь проект, надо понимать, метит в Григория Орлова…

«Какой же дурой он меня считает, предлагая Совет, коему я должна буду отдать свои права! — подумала Екатерина. — И какая досада, что нет еще у меня довольной силы и я должна соблюдать тысячу приличий и тысячу предосторожностей. Но мы сочтемся, погоди!..»

А вслух сказала:

— Как поживает великий князь, мой сын?

Никита Иванович доложил, что великий князь отлично держался и легко перенес волнение, вызванное картинами присяги войск, уличной толпы, сборища вельмож и офицеров. Он спросил об отце, получил ответ, что с сего дня императрицей в России будет его матушка, — и более об этом не заговаривал.

Панин похвалил адъютанта бывшего государя поручика Порошина и рассказал, при каких странных обстоятельствах познакомился с ним.

— Бывший государь хотел ко всем приставить своих сторожей, но, как говорят в народе, блудливой корове бог рог и порог. — Екатерина любила русские пословицы, но путала их. — Григорий Григорьевич Орлов мне объяснил, что позавчера он со своим сторожем Перфильевым сел в карты. Две тысячи рублей проиграл, пока тот не напился допьяна и Григорий мог уйти.

— Мой караульный никакой мне досады не сделал, — сказал Панин. — Он молодой офицер, человек воспитанный, обучался в корпусе и, по его словам, весьма привязан к великому князю. Ныне он лишился своей должности у государя, и, если будет на то ваше соизволение, я бы взял его в штат великого князя кавалером к его высочеству, чтобы мне помощником был. Я надеюсь, что вашему величеству благоугодно будет осчастливливать меня комиссиями или поручениями, что заставит из Летнего дворца чаще отлучаться.

— Не нужен ли вам еще кавалер? — спросила императрица. — Возьмите Перфильева. За него Григорий Григорьевич просил, чтобы какое-нибудь место с жалованьем ему предоставить. А в покоях великого князя Перфильев от игры и от вина отстанет, и мы доброе дело сотворим.

— Воля вашего величества закон, — кланяясь, отвечал Панин. — Указ тотчас на подпись поднесу. Так исполнилось желание Порошина, и он стал дежурным кавалером при наследнике престола. Для этого понадобилось только, чтобы в российском государстве произошла смена правителей.

Утром следующего дня на квартиру к Порошину явился Преображенский гренадер и передал письменное приглашение Панина пожаловать к нему по самонужнейшему делу.

Дождавшись полудня — знатные люди рано вставать не любят, — Порошин отправился в Летний дворец.

Никита Иванович встретил его как старого знакомого. — Вот и мой Аргус! — весело вскричал он. — Недолго же вы меня прокараулили! Колесо Фортуны повернулось — вам вниз, мне вверх.

Порошин смущенно улыбался.

— Полно, — сказал Никита Иванович, — всякое в жизни бывает. Однако этот случай доставил мне возможность узнать вас, увидеть, что привязанность ваша к великому князю нелицемерна, и получить высочайшее соизволение определить вас кавалером к великому князю, сиречь быть товарищем его игр и наставником.

— Спасибо, ваше превосходительство, — краснея, вымолвил Порошин. — За счастие почитаю… Он замолк, не найдя слов для официальной и вместе с тем искренней благодарности.

Перемена судьбы Порошину была приятна. Он не имел причин любить бывшего государя или чувствовать признательность к нему. Как военный человек, Порошин разделял общее для русских офицеров и генералов негодование по поводу перестройки армии на прусский образец, затеянной Петром Федоровичем. Не мог он простить государю позорного для России мира с Фридрихом Вторым, о чем в те дни Ломоносов писал так:

Русские мундиры были заменены шитыми на немецкий манер, узкими и кургузыми. Полки раньше назывались именами городов — Архангельский, Суздальский, теперь — по фамилиям шефов или полковников. Войска, едва избыв Семилетнюю войну, должны были готовиться к походу на Данию, чего ни один человек из рядового и командного состава армии не желал.

Служба при государе была для Порошина тяжелой, и не столько обязанностями, сколько отсутствием их. Государь каждый день с утра пил крепкое английское пиво, и если бывал не очень пьян, то есть держался на ногах, то командовал разводом караулов и производил ученье гвардейской пехоты, заставляя маршировать даже генералов и фельдмаршалов. Никакого уважения к их заслугам и возрасту царь не оказывал и сыпал ругательствами, если какой-нибудь почтенный старик сбивался с ноги. Стоять за спиной государя, ожидая приказаний, часто невыполнимых, было тошно.

Не менее противным казалось Порошину и царское веселье. В столице говорили о том, как развлекается государь, свидетелей участников его забав было много. Он любил обедать у своих вельмож, приезжал неожиданно и привозил всех приближенных с их челядью. Столы у тех, кого навещал государь, накрывались в обычные дни на тридцать, сорок, пятьдесят приборов, и для такого числа гостей обед готовился. Но лишняя сотня ртов требовала от хозяев расторопности.

Правда, царская свита едой не увлекалась, зато имела пристрастие к вину. Табак и трубки компания привозила с собой, раскрывались окна, и дым клубами валил на улицу. Курение государь полагал как бы обязанностью офицера и презирал тех, кто не употреблял табаку.

Хозяева не скупились для почетного гостя, бутылки подавали корзинами, за столами становилось шумно, начинались перебранки, вспыхивали драки. Через час-другой слуги и солдаты уже выносили упившихся и на линейках развозили по домам…

Нет, Порошин совсем не жалел о том, что лишился прежнего места. Он внимательно слушал речь Никиты Ивановича о великом князе и обязанностях его кавалеров.