Александр Западов - Опасный дневник

К прислуге своей Павел относился неровно. Ему ничего не стоило обвинить своих лакеев в воровстве, сказав, например, будто они не ставят к ужину сыр оттого, что берегут его для себя. Но он же упросил государыню дать офицерский чин лакею Полянскому и назначить его адъютантом к одному из генералов. Как-то Павел приказал подать себе зеленый бархатный кафтан. Камердинер доложил, что этот кафтан стар, не лучше ли принести другой. Мальчик накричал на него. Когда камердинер ушел в гардероб, Порошин сказал:

— Хорошо ли это — не принимать доводов? Вы потребовали кафтан, не вспомня, что он стар и негоден. А теперь, когда вам это объяснили, для чего не переменить своего мнения и не согласиться хоть бы и с человеком ниже себя по рангу?

Павел тотчас послушался и велел принести кафтан поновее зеленого.

Этот случай, как и схожие, замеченные Порошиным раньше, убедили его, что ошибки и погрешности в поведении великого князя исправлять очень возможно, потому что по натуре он человек добрый, только надобно знать, откуда подходить к нему с уговорами.

Порошин предрекал своему ученику будущность великого ученого, естествоиспытателя, ценил в нем ум и наблюдательность. Например, однажды Павел играл в желтой комнате. Представляя, что едет в санях, он покрывал кресла сукном, будто полстью, — и увидел, что когда сдергивает сукно, то с обитых шелком ручек и мягкой шелковой спинки сыплются искры. Об этом электрическом явлении Порошин сообщил профессору Эпинусу, и тот весьма удивился тому, что от трения сукна о шелковую материю возникают сильные искры.

— Стало быть, можно полагать, — спросил Порошин, — что его высочество ненарочно сделался открывателем новой тайны в натуре?

— Можно, можно полагать, — ответил Эпинус.

На одном из уроков арифметики мальчик заметил, что когда из четного числа вычитаешь нечетное, остаток будет нечетом. Порошин восхитился этим наблюдением, не первым уже в таком духе у его воспитанника.

«Если б его высочество, — подумал он, — человек был партикулярный, обычный, и мог совсем предаться одной только математике, то б по остроте своей весьма удобно мог стать нашим российским Паскалем….»

С грустью Порошин наблюдал, что во время учебных занятий великому князю не сообщается никаких сведений о России. Географию преподавал ему Тимофей Иванович Остервальд. Он ограничивался тем, что называл крупные русские города и показывал на карте их местоположение, а о том, чем эти города богаты, чем славны, молчал, — может быть, потому, что и сам того не знал. Да и географические названия он частенько произносил, неправильно расставляя ударения. Порошину было неудобно вмешиваться, но когда однажды он услышал урок по географии Сибири, то не удержался от поправок.

— Здесь, ваше высочество, помещается город Тюмен, — говорил Остервальд.

Павел наклонился к столу, где лежала карта.

— Какой город? — неожиданно для себя переспросил Порошин.

Павел поднял голову и улыбнулся.

— Тюмен, — повторил Остервальд, посмотрев на ученика.

— Такого города в России нет, — сухо сказал Порошин.

Остервальд наконец понял, что он отвечал на вопрос не ученика, а другого учителя, и перевел взгляд на него, придав своему лицу обиженное выражение. С какой стати преподаватель математики вмешивается в урок по географии? Он много взял себе воли, этот Порошин. Жаль, что Никита Иванович всех шалостей его не знает. Ну, да ведь можно ему и доложить…

— Такого города нет, — снова сказал Порошин. — Есть град Тюмень. И реки называются не Тура, а Тура, не Кама, но Кама. Нельзя учить великого князя превратному и российскому слуху странному выговору, Тимофей Иванович… Однако ж простите, что прервал урок ваш. Первый и последний раз случилось так, виноват.

Через несколько дней после разговора с Порошиным о созыве товарищей для великого князя Никита Иванович разрешил пригласить во дворец дюжину мальчиков: убежденность воспитателя заставила его изменить обычным предосторожностям.

— Мы устроим свой маскарад! — радостно закричал Павел, когда услышал о распоряжении Панина. — И все будем турками!

— Надобно сочинить костюмы, ваше высочество, — сказал Порошин.

— А на что портные? — отозвался Павел. — Я попрошу Никиту Ивановича, нам сошьют.

Порошин посчитал на бумаге, кого можно пригласить из подходивших великому князю по возрасту детей придворных. Он записал братьев Разумовских — Андрея, Льва и Петра, детей графа Кирилла Григорьевича, генерал-фельдмаршала и президента Академии наук; братьев Вадковских — Илью и Федора, сыновей генерал-аншефа Федора Ивановича, командира Семеновского полка; Николая Шереметева, сына графа Петра Борисовича и брата фрейлины Анны Петровны; Степана Апраксина, восьмилетнего капитана гвардии, сына генерал-фельдмаршала Степана Федоровича; Павла Скавронского, сына графа Мартына Карловича, племянника покойной императрицы Елизаветы; Ивана Неплюева, внука сенатора Ивана Ивановича и внучатного племянника братьев Паниных; Сергея Олсуфьева, сына секретаря императрицы Екатерины Адама Васильевича. Им назначили съезд и послали повестки, которые Павел подписал первой буквой своего имени.

Утренних занятий в этот день не было, потому что великий князь выпросил у Никиты Ивановича позволение посмотреть аудиенцию, которую тот будет давать турецкому послу.

Прием Панин решил провести в комнатах великого князя, но тот не должен был показываться: его присутствие требовало других церемоний, речей, иного состава свиты. С Паниным же, как первоприсутствующим в Иностранной коллегии, — этот пост он занял в 1763 году, — было как бы деловое свидание перед аудиенцией у государыни Екатерины.

Парадная зала великого князя представила собой кабинет Панина, и когда ввели турецкого посла, Никита Иванович вышел навстречу и приветствовал высокого, как принято говорить, гостя.

Посол сказал свою речь и подал грамоту от визиря. Толмач перевел. Потом Никита Иванович произнес ответное слово, и турки выслушали перевод. По окончании речей Никита Иванович сел за стол, направо от него посадили турка, а налево члена Иностранной коллегии графа Александра Сергеевича Строганова. Вокруг стола собрались придворные. Никита Иванович повел неспешную беседу с послом при помощи переводчиков.

Великий князь наблюдал за церемонией из дверей соседней комнаты. Перед ним встали фрейлины Анна Петровна Шереметева и Анна Родионовна Ведель в парадных платьях, с юбками колоколом на китовых усах, и Павел высовывал голову между дамскими талиями. Пробраться в зал, подойти поближе к туркам ему, видимо, не хотелось, и Порошин догадался, что мальчика страшили чалмы и черные усы турецких дипломатов. Придворные Екатерины усов и бород не носили.