Александр Западов - Опасный дневник

Сие рассуждение его высочества весьма мне понравилось, и я после показывал ему свое о том удовольствие».

— А про собачек есть? — спросил Павел.

— Есть и о них: «Его высочество ввечеру собачками долго изволил забавляться».

— Мы их отдадим егерю в ученье, — сказал Павел, — я буду с ними охотиться.

— Вы уже изволили приказывать о егере, и за ним послано. Не угодно ли дослушать? «Его высочество сей вечер на меня несколько изволил коситься. После ужина, невзирая на сие, добрую я ему проповедь проговорил о нетерпеньи и обладании самим собою, когда государь стал часто на часы поглядывать, чтобы улечься поскорее. В сие время изволил только, повеся головушку, взад и вперед по комнате расхаживать, ничего не говоря. В девять часов с четвертью изволил лечь опочивать».

— Этого можно бы не писать. — Павел был недоволен услышанным. — Зачем ты стараешься меня порочить? Если другие прочтут, они обо мне худо подумают. Зачеркни!

Порошин, улыбаясь, покачал в знак несогласия головой и закрыл тетрадь.

Четвертого апреля умер Ломоносов.

Без малого два с половиной десятилетия трудился он в Петербургской академии наук как поэт и ученый на благо российского просвещения, в пользу отечественной промышленности, сельского хозяйства, мореплавания. Оды его содержали отклики на все важнейшие события царствования Елизаветы Петровны. Когда вступал на престол Петр Федорович, Ломоносов воззвал к нему от имени науки и объяснил, чего она ждет от монарха и на что надеется. Его советы и предупреждения не помогли полупьяному голштинцу царю, через полгода жена свергла его с трона, а караульные офицеры задушили. Новая императрица Екатерина Алексеевна в длинных манифестах перечислила вред, принесенный России бывшим государем, и пригласила подданных выразить радость по поводу того, что она избавила страну от опасного недоумка.

Ломоносов напечатал оду, посвященную Екатерине, — и не угодил. Императрица не хотела, чтоб ее учили, чтобы говорили о немецком засилье при дворе, в армии, гражданской администрации, требовали от нее соблюдения законов и при этом восклицали:

Она подписала указ об отставке Ломоносова, которую назвала «вечной», но привести его в исполнение не сумела. Ломоносов был прав тысячу раз, когда говаривал, что этого сделать невозможно: «Разве Академию от меня отставите?» — прибавлял он.

Ломоносов остался работать в Академии, но тяжко болел и почти не писал стихов. Екатерина была достаточно умна, чтобы не продолжать ссору. Ломоносов получил звание статского советника и прибавку к жалованью, за что благодарил государыню в оде на новый, 1764 год. Однако больше ничего Екатерине приятного не сказал.

А теперь он умер.

Порошин услышал эту печальную весть вечером того же дня в доме Краснощекова, она тотчас облетела трудовой и торговый Петербург. И оказалось, что говорившие знают о Ломоносове довольно много, причем полны сочувствия к нему и сожалеют о ранней смерти.

На следующее утро Порошин принес траурное известие во дворец. Там о кончине Ломоносова еще не слыхивали да, кажется, и узнав о том, не придали значения горестной утрате. Тимофей Иванович Остервальд, которому Порошин сказал о Ломоносове, не вымолвил ни слова, только посмотрел на говорившего и отошел от него.

Великий князь отнесся к сообщению с участием, пожалел покойного и спросил, велика ли у него семья.

Порошин рассказал о жене и дочери Ломоносова, о большом горе, охватившем всех сотрудников ученого.

— Еще узнал я, — сказал он далее, — что на столе рабочем Ломоносова осталась собственноручная записка и там есть слова такие: «За то терплю, что стараюсь защитить труд Петра Великого, чтобы выучились россияне, чтобы показали свое достоинство. Я не тужу о смерти; пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют». А все бумаги Ломоносова граф Григорий Григорьевич Орлов собрал, велел в пачки связать, печатью запечатал и отвез к себе, чтоб сохраннее были.

— Наверное, государыня так распорядилась, — заметил Павел.

— Граф и сам уважал Ломоносова, не раз наблюдал его опыты и с ним беседовал. Он и стихи его любил, ничего, что Ломоносов стихотворец веку вашей бабки, государыни Елизаветы Петровны. Стихи поныне живут и долго жить останутся. Дай боже, чтобы в век вашего высочества такие же были бы стихотворцы.

— Может быть, Богданович таков будет, — сказал Павел по-видимому серьезно представив себе, как необходим будет его царствованию порядочный стихотворец.

— Сердечно того желаю, — ответил Порошин. — Однако этакие люди не растут, как грибы из-под земли.

Надобны для того хорошие учреждения, ободрения и покровительство. А голов годных много в России, хотя такие головы, какова Ломоносова, и реденьки несколько.

Ломоносова хоронили восьмого апреля, и Порошин был одним из нескольких тысяч участников траурной процессии.

День выдался теплый, солнечный. Шествие тянулось по Невской перспективе к Лавре два или три часа. В окрестных церквах звонили колокола.

Зимний дворец ничем не откликнулся на похороны и не пожелал их заметить. Государыня, надев мундир Конной гвардии, — мужское платье было ей к лицу, — вечером смотрела в театре французскую комедию. И никто из ее приближенных не провожал прах Ломоносова.

Однако их отсутствие прошло на улицах незамеченным. За гробом шли сенаторы, вельможи, профессора Академии наук, почетные члены Академии художеств, а духовенство возглавлял архиепископ Санкт-Петербургский и Новгородский Гавриил.

Это были первые в рядах людей, заполнивших Невскую перспективу. За ними двигались служащие Академии наук, работники и мастера, с которыми долгие годы вместе трудился Ломоносов, типографские наборщики, моряки, мастеровой народ с петербургских верфей, кадеты Сухопутного шляхетного и Пажеского корпусов и люди всякого звания, столичные жители, привлеченные именем Ломоносова и картиной процессии.

Порошин возвратился во дворец к обеду и занял свое место за столом рядом с великим князем. Мальчик знал, где был с утра его воспитатель, и, повязывая салфетку, спросил:

— Ну как, похоронили своего Ломоносова?