Август Цесарец - Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы

Смудж оттаивал медленно. На вопрос, кто в доме играет, он, хотя и оживился, все же ответил вяло: это, мол, он давно, когда еще не страдал астмой, играл в оркестре народного театра. Когда же итальянец, немало удивленный таким ответом, объявил себя страстным кларнетистом и, принеся кларнет, продолжал с воодушевлением говорить о музыке, тогда в старом Смудже словно что-то всколыхнулось, в глазах появился блеск, а голос приобрел окраску и живость, будто сама молодость вернулась к нему! Да, в театре он был кларнетистом, — гордо повторил он, — какие только партитуры не сыграл на этом самом инструменте! Ах, и не мало! — всего Верди, «Сельскую честь», «Фра Дьяволо» и самого Вагнера! Кх-а, — закашлялся он и прислушался к теплым и удивительно чистым звукам, которые итальянец, протерев мундштук, извлек из инструмента, и на его глаза навернулись слезы, он уже не верил, что все это было! А ведь было — тогда он еще был молод, и время было прекрасное и незабываемое, единственно, что сейчас его связывает с прошлым — это кларнет! Но о чем это итальянец спрашивает — в первое мгновение ему показалось, что он ослышался, но затем вздрогнул, уставившись на того, — спрашивает, не продаст ли Смудж кларнет?

Действительно, итальянец именно об этом его и спросил и тут же пояснил: у него дома есть свой кларнет, но тот не так хорош, как этот, а поскольку Смудж из-за астмы все равно не может играть, то он готов его купить. Три сотни! — сказал он и тут же выложил деньги на стол; брат брату лучше бы не мог заплатить, ну что, согласен ли он?

На ресницах у старого Смуджа еще не высохли слезы. Одна из них сейчас скатилась по щеке, но, не замечая этого, он с тревогой смотрел на итальянца, затем перевел взгляд на кларнет, потом снова на деньги. Кх-а, продать его? — выдавил он наконец из себя и потянулся за инструментом. Его начал душить кашель, и он убрал руку, огляделся вокруг, нет ли поблизости жены, хотел спросить у нее, как быть? Но никого он не увидел; слышно было только, как в лавке орудует Йошко да как зевает в бывшей комнате Мицы Панкрац, а на кухне звякает посуда, которую мыла жена Йошко; все были поблизости, не было только жены! Ну и что, разве не советовала она ему продать кларнет?

Кх-а? — он еще сомневался, но взгляд все чаще останавливался на деньгах, и теперь уже его руки тянулись не к инструменту, а к бумажкам. Он даже их взял, свернул пополам, не решаясь сделать окончательный выбор, наконец: — Кх-а, хорошо! — и положил деньги в карман! Пусть кларнет будет у итальянца, сам он все равно не может играть, а в доме нет денег!

Итальянец, повеселев, тщательнее протер носовым платком мундштук, зажав инструмент между коленями, затем приложил его к губам и начал играть. Он играл и играл; играл живо, пальцы словно росли, раздувались щеки, мелодии лились, лучезарные, страстные, такие, которые и впрямь могут вызвать прошлое из небытия!

Только ли прошлое? Облокотившись на стол, старый Смудж слушал, не шевелясь, словно завороженный. Он ничего, кроме кларнета и итальянца, не видел перед собой, но о чем он думал и что чувствовал, если из глаз, уже давно высохших, снова брызнули слезы? Брызнули безудержно, залили все лицо, упали на стол, голова еще больше склонилась, и раздалось громкое безутешное рыдание — так плакать могут только дети; когда же рыдают взрослые, пусть и состарившиеся уже мужчины, слышать во сто крат мучительнее!

Итальянец отнял кларнет от губ, он был смущен: что это случилось со стариком? Во время его игры из кухни пришла и остановилась в дверях жена Йошко. Прибежала сюда с полным фартуком тыквы для свиней и госпожа Резика. Несколько раньше, когда итальянец еще играл, в комнату заглянул Йошко, бросив всех в лавке и прикрыв за собой дверь. По дороге он чуть не налетел на Панкраца, который не спеша вошел, позевывая и протирая глаза. Все, кроме него, который только ухмылялся, глядя на происходящее, находились в полной растерянности, не зная, что предпринять, не понимая, что это опять стряслось со старым? Итальянец им объяснил, что он купил у старика кларнет за триста динаров, и, возможно, тот об этом пожалел. В таком случае, — он обращался только к Смуджу, — он готов ему тотчас вернуть инструмент! Но нет, минуту помолчав и как-то весь съежившись, завертел головой старый Смудж. Отчего же тогда он плачет? — госпожа Резика высыпала куски тыквы прямо на пол, подошла к нему и, недовольная тем, что вынуждена обращаться с ним, как с ребенком, стала вытирать ему фартуком слезы.

Старый Смудж снова ничего не объяснил. Все уже прошло! — пробормотал он, и блеск в его глазах погас, лицо сморщилось и омертвело, превратившись в меланхолическую маску какой-то тупой боли и пережитого потрясения, а может, и смерти!

Но через несколько минут это лицо застыло от ужаса; ужас отразился и на лицах всех остальных, по крайней мере, на лице Йошко и госпожи Резики. До них донесся сначала из лавки, а затем и из трактира голос Моргуна. Теперь он появился здесь и, глядя на итальянца и беспрестанно моргая, без обиняков сообщил, что найден скелет Ценека.

— Да, найден! — продолжал он тише, оттесненный Йошко в угол комнаты. Полчаса назад Сережа, бродя по илистому дну пруда, вдруг заметил, как на него из осоки пустыми глазницами смотрит череп мертвеца! Он кинулся туда и вместе с черепом откопал весь скелет, а с ним и сгнившие остатки чего-то похожего на мешок. Все село теперь гудит, утверждая, что это Ценек и что Смуджи бросили его в пруд; бросили крещеную душу! Людей охватил ужас, они проклинают Смуджей, более того, некоторые считают, что их дом следует сжечь! Между тем жупник, присутствовавший при поисках, успокаивает народ и говорит, что дело надо передать в суд! В суд, хи-хи, стоя на пороге своей лавки, удовлетворенно потирает руки Блуменфельд; действительно, до чего же мерзкая морда у этого жида, как он радуется чужой беде!

Рассказав все это, коротышка Моргун подчеркнуто вежливо попрощался с Йошко, бывшим своим работодателем, сел в автомобиль, куда несколько раньше забрался итальянец с кларнетом, и оба укатили.

Смуджи остались одни. Жену Йошко отослал в лавку, а они трое — госпожа Резика, Йошко и Панкрац — в присутствии безмолвного Смуджа некоторое время растерянно переглядывались, а затем, сознавая, что для принятия окончательного решения не может быть никаких отсрочек, уже намного быстрее и без всяких препирательств все обсудили. Говорил в основном Панкрац, и то, что он предлагал вчера вечером, повторил и сегодня: учитывая, что действовать нужно быстро, не исключено, что может нагрянуть толпа (во что он, правда, и сам не верил), необходимо было, чтобы он и бабушка тотчас с первым поездом уехали в город и остались там у Васо до послезавтра, а затем, — поскольку завтра воскресенье и учреждения не работают, — пошли в суд и сделали заявление. Конечно же, — он повернулся к Йошко, — все зависит от него! На всякий случай, преградив ему путь к отступлению, он показал на часы, из чего стало ясно, что до отхода поезда осталось меньше часа.