Август Цесарец - Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы

— Я н-н-не по-ле-но… Я ч-ч-человек!

— Тоже мне адвокат нашелся! — крикнул Наполеон, увернувшись от Юришича. Но неужто он отступит перед Мутавцем? Видит он, что сюда идет Рашула, и, воспользовавшись своим крохотным ростом, ныряет под руку Юришича и натыкается прямо на Мутавца.

— Полено, чурбан! — со злостью завизжал он, поняв, что дело нешуточное. Головой он так сильно пихнул Мутавца в живот, что бедный Мутавац упал навзничь на дрова. Но к своему несчастью, и Наполеон растянулся, так как Мутавац судорожно ухватился за него, и оба они катались по дровам, сцепившись в клубок, на который было смешно и грустно смотреть.

— А Мутавац, кажись, сильный! — иронизирует подошедший совсем близко Рашула.

Мачек тоже подбежал и подзадоривает:

— Давай, Наполеон! За шею! За шею!

— Вас обоих бы так! — крикнул им Юришич, а сам бросился к Наполеону, который в это мгновение, словно кошка, вырвался из судорожных объятий Мутавца, вскочил ему сверху на спину и принялся душить. — Наполеон, отпустите его! Наполеон… — разъярился Юришич, схватил Наполеона за пояс, оторвал от Мутавца и, подняв вверх, со всей силой бросил под ноги Рашуле. На спину или на голову должен был упасть карлик, но в воздухе он с кошачьей ловкостью перевернулся и упал на руки. И тут же подпрыгнул вверх, подхватил топор и с исцарапанным ногтями Мутавца лицом кинулся на Юришича.

— Вы идиот проклятый! Что я вам сделал? Чуть не убили меня! (Юришич сделал движение, чтобы вырвать у него топор.) — Не троньте! Вы у меня еще попляшете!

И, видя, что Юришич действительно может отобрать у него топор, он увернулся и крепко зажал в руках обух… Юришич вырвал бы его и так, но тут вмешался Рашула и, якобы желая помочь Юришичу, прищемил ему пальцы и таким образом в действительности помог Наполеону. Потом он подтащил их поближе к Мутавцу, который уже успел выкарабкаться из груды поленьев и дрожал от ужаса.

— Отвяжитесь от него, Наполеон! — повелевает Рашула, а его собственное исцарапанное лицо кривится в кровавой усмешке. — Юришич ни в чем не виноват. Если у вас есть претензии, то только к Мутавцу. Здорово он вас разукрасил!

Тут подскочил, правда, довольно неуклюже и Майдак, чтобы помочь Юришичу, но действовал он так неумело, что лишь помешал ему. Пытаясь занять удобное место, чтобы ухватить топор, он оттолкнул руку Юришича, этим воспользовался Рашула и вырвал топор; проделал он это удивительно быстро и ловко, и тут же, словно не сумев удержать в руках, выронил его. Этим не преминул воспользоваться Наполеон, незамедлительно подняв его с земли.

— Как вас расцарапали! Я бы этого не спустил! — глухо шепнул Рашула.

Ничего не соображая от ярости, Наполеон посмотрел на него и вокруг себя мутным взглядом: кому врезать, неужели этому Мутавцу? И всего лишь за два гроша. Он с проклятием отбросил топор.

— Вы мне за это заплатите! — пригрозил он Юришичу. — И ты, ворюга паршивый! — повернулся он к Мутавцу, по-наполеоновски скрестив руки на груди.

Все произошло как в немом кинематографе, быстро, одни движения. Но на самом деле шумок все-таки был, что не могли не заметить охранники. Может быть, в первый момент, видя, что Наполеон вошел в свою роль, им все показалось шуткой, и в караулке поэтому все было спокойно. Потом охранники вышли во двор, и настоящий шум поднялся только с их приходом.

— Это непорядок, господа! Стоит нам только уйти, как здесь устраивают кино. Извольте все наверх, в камеры.

— Я не пойду, — кричит Юришич, — пока здесь не будет подтверждено, что Рашула вырвал у меня топор с той целью, чтобы Наполеон мог напасть на Мутавца. И он подстрекал его к этому!

— Вы сами его спровоцировали! — спокойно, но с признаком неудовольствия парировал Рашула. — И на вас он хотел напасть, но я вас защитил! Спасибо мне за это скажите!

— Глупо прикидываться! Крови Мутавца вы захотели! Правильно вам Петкович сказал: убийца! Что вы задумали с этим Наполеоном? Целый день о чем-то шушукаетесь. Это свинство, как можно позволять такие безобразия! — обратился Юришич к охранникам.

— Я думал, что мы имеем дело с одним дураком, а их оказалось два, — ехидничает Рашула и вдруг рявкает на охранника, дотронувшегося до его локтя. — Вы не имеете права нас прогонять! Прогулку нам разрешил надзиратель!

— Но это не прогулка, господин Рашула!

— И мне это известно! Выпустите на свободу, тогда мы найдем другой способ гулять!

Охранники смеются и злятся. Никто им не покоряется. Юришич умолк, не желая говорить о Петковиче, чтобы не тревожить его; дело в том, что Петкович все еще стоит у ворот и ошарашенно смотрит в их сторону.

Там кто-то упомянул его псевдоним. С какой целью? Решено его помиловать? Нет. Наверняка из дворцовой канцелярии пришло подтверждение о смертной казни. И его хотели вести на расправу, убийцу, палача подослали, чтобы обманом, гипнозом заманить его на место казни. Смотри-ка, и Наполеон, шут при дворе императора, стал подручным палача, топором размахался, Мутавца пытался зарубить! Почему именно Мутавца? Нет, здесь ошибка, произошла подмена жертвы, промелькнула у Петковича мысль, в горле застрял крик, это он смертник, нельзя рубить голову невинному. Но ведь Мутавац дал отпор, а Юришич встал на его защиту, и палач со своими подручными потерпели поражение; жертва была спасена. А сейчас пришла императорская стража и гонит всех куда-то. Неужели все здесь осуждены на смерть?

И все медленно приближаются к нему. Уж не хотят ли они обмануть его, чтобы потом легче было схватить? При этой мысли Петковича передернуло. Хотят его схватить, прежде чем он успеет проститься с сестрой? Пятясь назад, словно забиваясь в нору, он входит в дверь, ведущую в здание тюрьмы, и уже внутри на цыпочках подходит к лестнице и, будто спасаясь от погони, стремглав взбегает вверх по ступенькам.

И как только он исчез, из дверей грузно вышел начальник тюрьмы, так резко подавшись всем телом вперед, что, казалось, он непременно сейчас плюхнется на живот. Он еще на лестнице услышал шум, мимо прошмыгнул Петкович, а здесь охранники переговариваются с заключенными. Что это опять? Лицо его побагровело, с трудом переводя дыхание, он принялся отчитывать:

— Господа, что вы опять натворили? Это никуда не годится! Извольте все в камеры! — Исключительно строг он сегодня с интеллигенцией. После долгих отлагательств он явился к судебному попечителю с докладом, но не успел и рта открыть, как попечитель сделал ему выговор за крики, которые сегодня утром были даже слышны в Судебном столе. С грехом пополам удалось начальнику тюрьмы объяснить, в чем дело. Ведь он доложил еще вчера, что у Петковича наблюдаются признаки сумасшествия. Ах, да, припомнил попечитель. Об этом ему говорил и доктор Колар. Хорошо, сегодня его отправят, но все равно — больше порядка в тюрьме, больше порядка, начальник! Расстроили начальника эти заслуженные и незаслуженные укоры, и вот под их впечатлением он появился сейчас во дворе тюрьмы. Все заключенные и даже эти господа чересчур пользуются его слабостью и добротой. Они должны уважать его старость, словами он их в этом не мог убедить, попробует делами, пришел он к заключению, опасаясь, однако, что они все-таки его не послушают. — Порядок есть порядок, и его надо соблюдать!