Август Цесарец - Золотой юноша и его жертвы

Поднялся невообразимый гвалт, кричали бабка, Йошко, а больше всех Мица. Она стояла у него за спиной, выпятив грудь, утопая в собственном жире, который, когда она переминалась с ноги на ногу или размахивала руками, колыхался, готовый в любую минуту растечься, ее простуженный голос смягчился, перейдя в какой-то неопределенный, хрипловатый альт.

— Что ты думаешь? Сто лет тебя буду содержать? Ты будешь в городе пьянствовать, кутить, бездельничать; до сих пор ты еле-еле переходил из класса в класс, а теперь и вовсе перестал учиться, — Йошко знает об этом, — а я буду терпеть мучения, прислуживать тебе и до конца жизни кормить? Нет, не выйдет; послушались бы меня, не барствовал бы он и этих четыре года!

Она так разошлась, что чуть не ударила Панкраца кулаком, помешал Васо — выругавшись, он оттолкнул ее в сторону. Теперь, зная причину ее ненависти, Панкрац понял, что только она, она была виновата в том, что в завещании оговорен срок выплаты ему содержания. Она как единственная наследница лавки в случае возможной смерти родителей должна была в течение четырех лет, считая со дня составления завещания, следовательно, как раз столько и даже несколько больше, чем требовалось Панкрацу, чтобы закончить положенный курс наук, его содержать. Эту оговорку она отстаивала ожесточенно, и госпожа Резика, поначалу сомневаясь, уступила ей только тогда, когда к требованию Мицы присоединился и Йошко. После ей уже и самой, вопреки постоянным напоминаниям, что Панкрац восстанет против этой оговорки, казалось более благоразумным ввести для Панкраца, этого лентяя и бездельника, ограничения, заставив тем самым прилежнее относиться к учению. Но если обо всем этом легко было рассуждать тогда, то теперь, когда перед всеми, или хотя бы некоторыми из них, снова возникала опасность разоблачения истории с Ценеком, дело намного усложнялось, ибо эту опасность, что в большей или меньшей степени понимали все, мог отвести от них не кто иной, как Панкрац. Впрочем, не до всех это сразу дошло. Поначалу, предвидя его несогласие с завещанием, единственным их желанием было не допустить, чтобы он заявил об этом в присутствии Краля, поэтому и не захотели его показать Панкрацу. Только госпожа Резика, за долгие часы одиночества имевшая возможность обо всем поразмыслить, ясно поняла, что из-за Панкраца завещание должно быть изменено, а возможно, и написано заново с учетом его пожеланий, потому она и позвала его к себе, желая сообщить о своем решении. Но страх перед новой и наверняка неизбежной ссорой с Мицей, да и раздражение, вызванное упрямством Панкраца, — в душе она все же надеялась, что Панкрац проявит благоразумие и примет завещание без протеста, — были так сильны, что для успокоения Панкраца она избрала неверный путь и не желала отступать. Оттолкнув от себя мужа, приподнявшего ее на подушках, она взвизгнула:

— Чего ты добиваешься? Разве тебе не стыдно, что за четыре года ты не сможешь закончить университета? Каждый прилежный студент…

— Каждый прилежный студент, — цинично прервал ее Панкрац, — это может сделать! Но я не прилежный студент, а хорошее мнение о всех вас зависит только от меня, так что я могу себе позволить учиться и пять, и шесть лет! Кроме того, — не обращая внимания на Мицу, которая ему прямо в ухо крикнула: «Сто!», он рассудительно добавил, — за эти четыре года я могу заболеть, университет могут закрыть, могут возникнуть непредвиденные обстоятельства, и ты должна знать, что Мица, такая, какая она есть, — он приблизился к бабке, — может оставить меня ни с чем!

— Иди ты к черту! — попыталась было отделаться от него бабка, но в конце концов приняла благоразумное решение: — Выбросим мы из завещания эти четыре года, а ты раз и навсегда прикуси язык!

Панкрац, заметив Йошко, входившего в комнату с лампой в руках, опять вернулся к дверям и столкнулся здесь с Мицей. Та обрушилась на мать:

— Как, как ты сказала?

Панкрац, желая услышать ответ, задержался.

— Хорошо, я согласен, чтобы вы это убрали из завещания, — произнес он, снова ухмыляясь. — Кроме того, я требую, ты об этом, бабуся, уже знаешь, — он повысил голос, а звучал он у него вкрадчиво и от этого казался еще более вызывающим, — вместо квартиры, которую я не могу получить в доме, поскольку Йошко его скорее всего продаст, я требую повысить мне месячное содержание.

Какое-то мгновение Мица стояла, словно окаменев, затем налетела на него и, сложив пальцы кукишем, сунула ему под нос.

— Вот тебе, пиявка! Вот! Видел это! — и разошлась вовсю, обращаясь то к нему, то к матери, то ко всем остальным. — Он будет вечно учиться, а ты ему плати больше! Ты, наверное, и с этим согласишься! Тогда все на него запиши! Все! В таком случае, будете иметь дело со мной! Я сама Блуменфельду обо всем расскажу! Натравлю Краля, и он по всему селу растрезвонит: Ценека убили здесь, здесь его убили!

Продолжать она не смогла — Йошко, поставив на столик лампу, закрыл ей рот ладонью.

— Проклятая бабища, с ума, что ли, сошла?

Короткой паузой, прерванной бабкиным внезапным приступом кашля, воспользовался Панкрац, чтобы сказать:

— Тебе, Мица, не придется этого делать. Ибо на меня все равно все не запишут! Но если не будет сделано то, о чем я прошу… — он остановился и обвел всех выразительным взглядом.

— Убили! — снова завопила Мица, освободившись от ладони Йошко.

— Успокойся! — к госпоже Резике сразу вернулся голос, и она крикнула, обращаясь одновременно и к Мице, и к Панкрацу. Тело ее напряглось от попытки встать, сойти с кровати, броситься к ним и разнять. Ей показалось даже, будто что-то в парализованной стороне тела отпустило, но затем снова сковало, онемело; так ошеломляюще подействовали на нее слова Панкраца, брошенные им в другую комнату:

— Что с вами, Краль? Куда вы?

— Гм! — сначала все услышали, а потом и увидели Краля. Пошатываясь, он дошел до дверей и заглянул сюда, пиджак, брюки и даже ботинки — все было заблевано. В той, другой комнате икнула Пепа, словно ее стошнило. А Васо, до сих пор молча ухмылявшийся, теперь помрачнел и отшатнулся, отпрянул и Панкрац. Краль же, опершись плечом на дверной косяк, скаля зубы в мерзкой и страшной улыбке и пуская слюну, вместе с пей выплевывал и слова, такие же скользкие и мокрые.

— Убили его, это мы знаем! Гм! — И попытался войти в комнату.

— Выкиньте его вон! Он испортит нам воздух, — закричала госпожа Резика и замахала руками, будто сама его выталкивала.

Не успела она это произнести, как Краль, повернувшись и упершись лбом в дверной косяк, рыгнул, и изо рта его брызнула желтоватая струя. Панкрац отпрянул еще дальше, но в это время подлетел Йошко. Не приближаясь к нему, а только протянув руки, он схватил Краля сзади за сюртук и оттащил от двери, а затем стал выталкивать на улицу через другую комнату.