Август Цесарец - Золотой юноша и его жертвы

Так Панкрац в душе развлекался, пока не наступил момент, когда и он посерьезнел; на сцене появился брат Маргариты Валентин, и стало очевидно, что дело дойдет до драки. Когда это случилось, то есть произошла дуэль между Фаустом и Валентином, и тот упал, пронзенный шпагой Фауста, тут Панкрац под влиянием минуты впервые не мог согласиться с Мефистофелем; ведь наверняка это он водил шпагой Фауста, поскольку, черт возьми, кому была нужна эта смерть? Смешно! — ощерился он. — Не ему же, с таким мастерством отправившему на тот свет Краля, теперь оплакивать эту театральную смерть! К тому же этот Валентин большой дурак, обыкновенный швабский филистер, если мог так серьезно — даже проклял ее — отнестись к поцелуям своей сестры с Фаустом или, может, — и это вероятнее всего, — к ее беременности! Конечно, это его право, но если бы все братья так поступали, — Панкрац вспомнил, что и у его девушки был брат, настоящий атлет, — что бы оставалось делать юношам, подобным ему, — разве только постричься в монахи!

— Сейчас начнется балет, да? — с этими словами после того как отзвучала песнь печали, исполненная хором и оркестром, обратился он к капитану.

Капитан, погрузившись в свои мысли, растерянно и устало проведя рукой по лбу, выдохнул:

— Да!

— Скажите… я вас уже спрашивал, — Панкрац вопросительно посмотрел на него, — что с вами? Может, вам нехорошо? Выйдите на воздух, весь вечер паритесь в этом зале!

Капитан снова отказался, и Панкрацу, по-своему истолковавшему его молчание, впрочем, вслух он ничего не сказал, пришлось опять идти одному. Он вышел на улицу, подошел к террасе кафаны в надежде встретить там кого-либо из вчерашней своей компании. Никого не найдя, вернулся назад с намерением снова, хотя бы со стороны понаблюдать за публикой в фойе. Но у входа его непреодолимо потянуло на бельэтаж, он хотел проверить, нет ли там его дамы; поднявшись по лестнице, он осмотрел и коридор и кресла — безрезультатно! Только после этого спустился в фойе, и поскольку девушка, больше других понравившаяся ему, вышла со своим кавалером на балкон, то и он пошел за ней.

На балконе царил полумрак, не случайно здесь скрылись многочисленные парочки; облокотившись на балюстраду и отвернувшись ото всех, они о чем-то перешептывались, казалось, им ни до кого не было дела. Пытаясь отыскать знакомых, взгляд Панкраца задержался на одиноком мужчине, сидевшем в самом углу на стуле, согнувшись и положив голову на балюстраду, казалось, он дремал. Не веря своим глазам, он подошел ближе и вздрогнул, будто ужаленный, но тут же разозлился: в мужчине он узнал деда, старого Смуджа.

Значит, все же притащился сюда этот старый бездельник! И для чего — чтобы спать! Действительно ли он спит?

Холодок пробежал у него под сердцем; осторожно, делая вид, что его ничего не связывает с этим стариком, Панкрац приблизился к нему. Прислонившись спиной к балюстраде и убедившись, что за ним никто не наблюдает, он хотел незаметно дотронуться до Смуджа или, может, даже потрясти его. И уже было решился это сделать, как что-то его остановило; он колебался.

Наконец тронул старика за плечо и, продолжая одной рукой держаться за балюстраду, второй приподнял голову, заглянув в лицо, но тут же выпустил ее и отдернул руку. Не из-за той ли парочки, что обернулась?

Не только под сердцем, но по всему телу, с ног до головы прошел озноб; секунду он стоял, не зная, куда спрятать руку, прикасавшуюся к Смуджу.

Расставшись с Панкрацем и оставшись один, старый Смудж прошелся немного по направлению к дому Васо и остановился, задержавшись взглядом на тумбе с объявлениями; его внимание привлекли яркие краски рекламы, но еще больше заинтересовала его белая, так давно ему знакомая театральная афиша, только теперь она была чуть длиннее и немного уже. На ней большими буквами, слишком большими даже и для его плохого зрения было написано: «ФАУСТ».

Не без колебания подошел он ближе и стал ее изучать, прочитав сначала название, а затем по порядку и все остальное. Но от мелких букв у него зарябило в глазах, белая бумага на мгновение вдруг сделалась черной, потом снова превратилась в белую. Только после того, как улеглось первое возбуждение, он смог сконцентрировать внимание и на отдельных буквах, и на именах, да и получше разобраться в своих ощущениях: что, если и впрямь пойти?

Чуть раньше, когда это предложил ему капитан, он, правда, поначалу растерявшись, чуть не отказался, поэтому Панкрац мог быть спокоен и не перебивать его. Но разве не был бы спектакль бальзамом на его растерзанную душу? Откровенно говоря, с первой минуты, как только капитан упомянул о театре и, увлекшись, разговорился о «Фаусте», он снова вспомнил о всех своих вчерашних переживаниях, связанных с театром, и уже тогда приятно защекотала нервы вкрадчивая мысль: а не пойти ли и самому в театр?

Но приходилось считаться с другими, прежде всего, с Панкрацем. Он не сомневался — так оно и оказалось, — что тот будет против. Главное же, — он это понимал, ведь для Васо он отнюдь не желанный гость! — не мог же он исчезнуть из дома на целый вечер, предварительно с ним не договорившись, да еще потом беспокоить его своим поздним возвращением. Затем, затем… вспомнив, как разволновался вчера, — страх от этого так и не прошел, — можно ли быть уверенным, что поход в театр не выведет его из равновесия еще больше, чем вчера?

И все же, скажи капитан Панкрацу хотя бы еще одно слово и согласись тот, разве он сам тут же не присоединился бы к ним?

Но капитан, не проронив ни слова, ушел, за ним последовал и Панкрац и теперь считает, что он уже дома! Да и где ему еще быть и что ему вообще позволено делать? Все уже решено, да и поздно что-либо предпринимать, может, это и к лучшему! Взглядом, полным тоски, смотрел он, как раньше на капитана, на цифры на афише, означавшие начало и конец спектакля. Затем, совсем расстроившись, отвернулся и, ссутулившись, направился к дому Васо. Перепутав поначалу улицу и попав не в тот дом, он, в конце концов, отыскал нужную ему квартиру. Девочка-служанка с ребенком еще не вернулась с прогулки, следовательно, в доме никого не было, он сел на диван, вытащил письмо Йошко и стал разбирать его закорючки.

Отпустят маму или нет? — спрашивал он себя, прочитав письмо. Должны бы; если не поможет вмешательство Йошко, то наверняка это удастся сделать Васо! Только бы он пошел в полицию и только бы Панкрац, уйдя с капитаном, не забыл также заглянуть туда, к Васо, — опасения не оставляли его.

Так он сидел в состоянии полной неопределенности и страха и долго, долго ждал, может, Панкрац, как обещал, заглянет сюда, чтобы сообщить о результатах вмешательства Йошко. Комната погрузилась в сумерки, вернулась служанка и, уложив ребенка спать, занялась своими делами на кухне, — возможно, готовила ужин, — а Панкраца все не было!