Дмитрий Абрамов - Ордынская броня Александра Невского

Горислав, заводя коня во двор, поприветствовал его, поинтересовался, как идут дела, как здоровье детей и родителей. Тот отвечал, что все слава Богу, и быстро возвратился в дом. Что-то странное, как показалось Гориславу, было в словах и в поведении шурина. Он, отогнав плетью забрехавшего было пса, завел коня во двор, расседлал. Никто не вышел к нему навстречу, хотя раньше выходил Алекса или теща. Неторопливо отер попоной влажные от пота шею и грудь коня, затем укрыл его ею же. Седло со стременами, потник бережно сложил здесь же на сеновале. Не торопясь, прошел в дом. Шестое чувство ему подсказывало, что обстановка как-то изменилась. Он догадывался, что могло произойти… Войдя в дом, перекрестился на образа. В покоях царила полутьма, ибо многие спали. У печи хлопотала теща, что-то накрывавшая ему на стол. Горислав приветствовал ее и тихо прошел к детям. Младшие уже спали, но старшая дочь еще не спала и, услыхав отца, тихо поднялась, села на постели, обняла его обеими руками. Они поцеловались. Затем он тихонько расцеловал младших, перекрестил их всех, уложил дочь и тихо вышел. Нет, он не был удивлен, когда увидел Антонину, стоявшую у печи с распущенными волосами и накинувшую на плечи платок поверх тонкой белой рубахи. Она была одна. Ничего не спрашивая, он подошел вплотную. Долго смотрел ей в глаза, затем молча обнял и поцеловал ее в ланиты. Она, смутясь, неловко отвечала ему. Они сели к столу. Она налила ему большую чарку крепкого меда. Он попросил ее выпить с ним, и она, послушно встав из-за стола, принесла из чулана крынку медовухи и налила себе немного. Они выпили за встречу, ведь уже немногим более двух лет не виделись и не сидели вместе…

Антонина постелила ему в сеннике [147] Сенник — холодная горенка против терема через сени. . Укрыла его теплой полстью и сверх нее набросила большой овчинный тулуп. Затем ушла на некоторое время и возвратилась часа через пол. Он не спал еще и услышал легкие шаги ее босых ступней. Скинув рубаху, она, уже нагая, быстро залезла к нему под покрывало и, прижавшись всем телом, стала согреваться. Горислав слышал, как тревожно и гулко стучало ее сердце. Обнял ее, чтобы она согрелась. Хмель бродил в его голове, но сердце его было спокойно и холодно. Даже прежнего чувства ревности не было в душе. Через какое-то время она начала ласкать его, но сон уже смежил ему очи. Он повернулся на другой бок и погрузился в сновидение. Ему виделась та, другая женщина с большими синими глазами, которая тревожно И с любовью смотрела на него…

Он проснулся, когда светало. Антонина еще спала, свернувшись клубком, как кошка, и повернувшись к нему спиной. Горислав быстро встал с постели, накинул исподнюю рубаху, вышел во двор, умылся холодной водой, оделся. Вошел в дом. Теща хлопотала у печи, раздувая огонь. Антонина, видимо, еще не поднялась. Он прошел к детям. Те еще спали крепким утренним сном. Однако, когда отец начал целовать их, они проснулись. Сын повис на шее у отца и стал просить покатать его на коне. Затем к деснице прилипла младшенькая. Смахнув скупую отцовскую слезу, он погладил и поцеловал их светлые головки. Затем выложил им всем троим гостинцы на постель, еще раз расцеловал и погладил по волосам младшую, перекрестил всех и вышел во двор. Испив воды, заседлал коня и натощак выехал со двора. Стояло холодное мартовское утро. Он дал жеребцу шпоры и погнал его по оледенелой деревянной мостовой, оглашая малолюдную утреннюю улицу стуком кованых копыт.

Через полтора часа он был уже на княжеском Городище. Подъехав ко княжескому двору, заметил, что остуда его собирается ехать куда-то, видимо по делам, ибо были уже готовы и сани. Горислав не подал виду, оставаясь в стороне, заговорил с одним из знакомых гридей, но коня не расседлал. Через десять минут, сани выехали со двора, а он, как будто по своим делам минут через пять поехал следом. Проехав ворота городищенского града, увидел, что сани пошли одесную к берегу Волхова, и он, неторопливо, направил коня туда же. Через десять минут сани сошли на заснеженный лед реки, и Горислав понял, что его ненаглядная держит путь в сторону Юрьева монастыря.

И действительно, не прошло и двадцати минут, как сани въехали в монастырские ворота, а еще через пять минут вслед за ними прорысил Горислав. Он заметил, что Неле и ее прислужница уже оставили сани и вошли в Георгиевский собор. Он, не торопясь, сошел с коня, привязав его за узду у монастырской коновязи, снял шапку, перекрестился на кресты храма и медленно последовал туда же. В полутемном соборе негромко читали «часы», неярко горели свечи и лампады. Горислав быстро отыскал глазами фигуру желанной женщины и стал следить за ней. Голова ее была покрыта большим черным платом. Она взяла свечи и какое-то время говорила с монахом, что-то выспрашивала у него. Тот указал ей перстом одесную на юго-западную часть храма, женшина благодарно кивнула головой и пошла в указанном направлении. Горислав медленно последовал за ней. Остановившись на почтительном расстоянии за столпом, он видел, как Неле подошла к небольшой нише в стене храма, зажгла и поставила у чьей-то каменной гробницы свечи. Затем опустилась на колени и прильнула челом к холодному камню. Тем временем два монашеских гласа стали служить заупокойный молебен на клиросе, и Горислав увидел, что тело женщины сотрясли беззвучные рыдания. Долго стояла и молилась она на коленях перед чьим-то каменным гробом и лишь спустя час отошла на другое место. Бывший княжий детский подошел к гробнице и с интересом посмотрел на надгробную плиту. Свечи догорали. В их неярком свете он прочел, что под каменной плитой вечным сном спит раб Божий князь Великого Новгорода Феодор Ярославич…

Вновь на землю пришла весна. И это означало, что 6748 год от Сотворения мира (1240 год от P. X.) уже окончательно вступил в свои права. Волхов унес в Ладожское озеро и в Неву мутные талые воды, подсохли поля, луга и опушки лесов, пробилась зеленая травка, а деревья оделись желтоватым, красновато-зеленым пухом первых побегов. В воздухе запахло дымами дальних костров, прелой травой, листвой и каким-то непонятным запахом свежести и обновления жизни. Радостно и торопливо защебетали, запели птицы в рощах и лесах. Как-то особенно, светом бесконечной синевы засияло небо.

Неле уже не раз побывала в храме святого Георгия у могилы князя Феодора, где выплакала немало слез, прося прощения у покойного. Но жизнь продолжалась, брала свое, и боль, вызванная смертью давно любимого человека, стала уходить, а на ее место пришла тихая печаль об утраченном и светлая память. Она отправила письмо отцу и сестре в Ригу с одним из немецких купцов, но сама в Ливонию не торопилась. Слишком жива еще была память об Иоганне, которого она отчаялась отыскать, и воспоминания о котором приносили ей новую боль. Ее дела в княжеском хозяйстве на Городище шли хорошо, и она имела немало свободного времени. И вот как-то ранним майским утром Неле вышла на гульбище княжеского терема и с его высоты всмотрелась на восток. Ей было видно, что за верхами двускатной крыши, коей была крыта бревенчатая стена княжеского городка, вдали синел и начинал зеленеть еще полупрозрачный лес. Там она когда-то собирала чернику и познакомилась с Феодором. Ей захотелось сходить туда и погулять по весеннему лесу, подышать запахами молодой листвы, сосновой смолы, мха и прели, захотелось увидеть тот черничник, где она собирала ягоду. Неле решилась идти одна. Обула мягкие сапожки, одела русский летник, сказала служанке-девушке, что вернется часа через три, вышла из ворот Городища и пошла к лесу.