Николай Платонов - Курбский

Но к вечеру, когда уставали кони, выходила и овладевала им другая мысль, жалила остро: «Василий, Василий, прости меня, ради Христа!» Во тьме какой-нибудь литовской хаты, где останавливались на ночь, он ворочался, не мог уснуть сразу, хотя от седла ныла поясница и судорогой сводило пальцы на ногах. «Ты что, князь, живот схватило?» — спрашивал сонный голос Константина Острожского и изгонял скорбные тени, и Курбский был благодарен ему за это. Ему вообще всегда становилось легче и проще, когда рядом был Константин — не воевода, а человек и друг. С ленивым и беспечным добродушием Константин Острожский и в разведку опасную выезжал, и садился за обеденный стол, он на все смотрел будто чуть улыбаясь, его полное с ямочками и золотистой бородкой лицо было всегда спокойно и доброжелательно, а взгляд — открыт и прост. Да и весь он был прост — в своей православной вере, в словах, одинаковых для всех, в деревенских привычках, хотя Острожский был знатен, богат и считался одним из самых образованных людей в Литве. Он был на два года старше Курбского и гораздо его терпимее, он, как ребенок, боялся и ненавидел всякую жестокость, непримиримо выступал против судов с пытками, публичных казней и всего, что делали люди друг с другом и с животными. Именно это бессознательно делало его врагом Ивана Четвертого и той партии в Литве, которая подумывала, не пригласить ли вместо бездетного Сигизмунда-Августа на королевский трон русского царя и тем самым навсегда избавиться от опеки поляков и страха перед крымскими татарами. Сторонники этой партии засылали уже в Москву послов, прощупывали, кого пригласить на великое княжение — самого царя или его старшего сына?

Все это Константин Острожский рассказывал Курбскому по дороге в Вильно, а тот ужасался и негодовал. «Николай Радзивилл тоже против этого, — говорил Острожский, — и гетман Ходкевич, а теперь и Вишневецкий [103] Вишневецкий Дмитрий Иванович (ум. в 1564 г.) — князь, воин, вождь казаков, воспетый в народных песнях под именем Байды; в 1557 г. перешел на службу к Ивану IV; в 1563 г. бежал из Москвы в Молдавию, но был взят в плен и казнен в Константинополе. , который сначала со своими казаками прогнал ордынцев в Крым, а недавно перешел на нашу сторону с большим войском…» Курбскому показалось, что в душе Острожский осуждает Вишневецкого за измену царю. «Ты считаешь его изменником?» — спросил он сдержанно, но простоватый с виду Острожский услышал правильно: «Ты и меня считаешь изменником?» Он покачал головой, улыбнулся успокаивающе. «Нет, это слово не нужно здесь произносить, — сказал он искренне. — С древних времен и у вас и у нас было законное право каждого боярина или княжича отъезжать от своего господина к другому, в другое княжество, если он захочет. Ты читал, наверное, как сын Михаила Тверского князь Александр почти десять лет прожил у Гедимина [104] Гедимин (Гедиминас, ум. в 1341 г.) — великий князь Литовский в 1316–1341 гг., значительно расширил пределы Литовского государства, в том числе за счет русских земель; одержал ряд побед над немецкими рыцарями. , а сколько наших отъезжало к вам? Бельские, Глинские и другие… Это право древнее, у нас оно и теперь сохраняется на деле».

Они проехали сколько-то молча; трепетала осинка на меже, за тонкими бегущими тучками туманно проступал солнечный диск.

— А у нас, — сказал Курбский, — начиная с Иоанна Третьего [105] Иоанн (Иван) III (1440–1505) — великий князь Московский и всея Руси с 1462 г.; в основном завершил объединение русских земель в единое государство. , потом при Василии, а особенно теперь, при Иване, отъезды пресекают как измену. И обычай такой ввели против нас московские князья, чтобы всех под себя подмять! А я, если б был изменником, сдал бы Дерпт Сигизмунду со всеми пушками! Да и не один Дерпт…

Когда он так горячо, задыхаясь, начинал говорить, Острожский всегда незаметно переводил на другое.

— Вот ты скажи, — спросил он, — что мне с Янушем [106] Острожский Януш (1554–1620) — сын К. Острожского, воевода волынский, каштелян краковский, принял католичество; после смерти его дочери Анны-Алоизы (нач. XVII в.), в замужестве Ходкевич, род Острожских пресекся. делать?

При нем в походе был отрок-сын.

— А что?

— Да вишь, нравятся ему римские обряды. Пение их. В костел тайком ходил в Вольмаре.

Курбский сразу нахмурился.

— Нельзя! — сказал он жестко и стегнул, проезжая, плетью по кусту — брызнули на грязь розоватые листья.

— Нельзя… — Острожский вздохнул.

Так они ехали день за днем страной лесов, холмов, рек и озер — землями великого княжества Литовского [107] Крупнейшее феодальное государство в западной части Восточной Европы, образовавшееся в середине XIII в. (Аукштайтия, Черная Русь, Жемайтия и др.); в 1569 г. по Люблинской унии великое княжество Литовское и Польша объединились в одно государство — Речь Посполитую, которое как государство перестало существовать в конце XVIII в. : то через дождевую хмарь, то через редкие туманно-солнечные просветы. Была середина октября, пестрый листопад сыпал и сыпал на мокрую землю проселков, в тележных колеях ржавела болотистая вода. Они ехали напрямую, срезая тракт по глухим починкам; молчаливые светловолосые женщины провожали с околиц их отряд странными прозрачными глазами, рослые и широкобедрые, с нежно-суровыми лицами, они никого не боялись, и их дети тоже, а мужчины, в грубой холстине или бараньем кожухе на голом теле, были всегда при оружии и снимали шапки только тогда, когда узнавали, кто едет. Здесь начиналась коренная свободная Литва. Изредка на перекрестках Курбский встречал огромные грубые кресты, раз только — бревенчатую часовню в честь Иоанна Предтечи, а храмов — ни одного. Острожский объяснил, что храмы здесь редки, они в городах и в крепостях. «Их крестили на триста лет позже нас», — подумал Курбский.

— Здесь есть такие места, где до сих пор молятся древним богам, — сказал Острожский, и его добродушное лицо стало озабоченным, он покосился на чащу.

Курбский тоже оглянулся. Он вспомнил нечто — не лицо, а ощущение, от которого охолодило спину и сжало горло. Лошади ступали мерным шагом, покачивало в такт конской поступи. Они ехали стремя к стремени по лесной дороге, уходящей в вечернее затишье.

— У моего отца был слуга, — сказал Острожский. — Он не верил в Христа, тайно молился нашим древним идолам. — Он замолчал, подождал, но Курбский ничего не спросил. — Так вот, в ночь на Ивана Купалу, когда цветет папоротник, этот слуга раздевался и уходил в лес. Раз люди встретили его там и хотели убить за ведовство, но копье не пробило голую грудь! Только след остался — алое пятно. Ты не веришь этому?

— Верю. Но почему твой отец не предал его церковному суду?