Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона

— Неужели так трудно умереть и закрыть пугающую книгу, не дочитав до конца ее страниц?

— Простите меня, дон Чезаре, — плача промолвила мать, — я, наверное, вела себя недостойно, и вы стали свидетелем моей слабости. Я снова слышу от этой сумасшедшей те же слова: «свобода», «смерть», как легко она их произносит. Не так просто умереть, и прежде чем это случится, каждый должен испить свою чашу до дна.

— Тогда объясните мне все разумно, спокойно, — заявила Виттория, — ведь я понятия не имею, о чем идет речь.

Юлия несколько раз прошлась взад и вперед по залу, чтобы собраться с мыслями, потом, взяв за руку дона Чезаре, обратилась к дочери:

— Прости и ты меня.

Затем она села и повторила свой рассказ уже дочери. Дрожь в ее голосе постепенно исчезла. Мать поведала о предстоящем процессе, который, вероятно, будет проигран, а вместе с ним и все состояние будет потеряно, о неминуемой казни брата, о грозящей нищете, о возможности насилия со стороны Орсини и о гнусном предложении кардинала, открывшего сегодня перед ней свое истинное лицо.

— Теперь ты все знаешь, — закончила мать, — скажи, что нам делать, если ты такая сильная.

Мать и Капорале замерли, ожидая приступа безумной ярости.

Но как же они были поражены тем, что Виттория осталась совершенно спокойной, даже более невозмутимой, чем прежде. Наконец она промолвила почти иронически:

— Ну, мама, что же дальше? Я-то гадала, какие чудеса вы хотите мне открыть. Мы не можем бежать в другую страну, для этого у нас не хватает средств; а здесь, на родине, нет никого, кто был бы настолько влиятелен и добр, чтобы защитить и содержать нас, и мы брошены на произвол судьбы. Единственный выход для нас — благородная добровольная смерть, по примеру великих римлян. Но для вас он неприемлем: наша религия считает самоубийство непростительным грехом. Тогда почему бы не принять предложение нашего «лучшего друга» — великого кардинала. Богатство, блеск, свобода брата, процветание семьи — вот что нам предлагают великодушно. При этом никто ничем не жертвует, кроме меня. Если бы я только согласилась с таким предложением? Да, будь на его месте такой человек, как папа Юлий II {78}или, скажем, Лоренцо Великолепный {79}, — это не было бы даже жертвой с моей стороны, потому что такой великий характер заставил бы меня полюбить его. То, что я думаю о браке, ты уже знаешь, мама. Добровольно отдаться слабому, презираемому мужчине, — как мне поверить, что духовный обряд может освятить этот жалкий союз? Только для тупой толпы, для хитрого священника да для жалких старых кумушек существует разница между законной и запретной связью. Если все мужчины кажутся мне ограниченными и жалкими, если сам брак мне противен, — но, как ты утверждаешь, каждая женщина должна покориться, — то я не понимаю твоего гневного возмущения в адрес нашего доброго старого покровителя.

— Я больше не могу называть тебя своей дочерью, — холодно заявила мать и покинула комнату.

Капорале был настолько удивлен, что не мог понять, все ли он правильно расслышал и понял.

— Оставьте меня! — крикнула Виттория, разражаясь слезами. — Я хочу быть одна! Видно, это моя судьба, — даже мать не поняла меня.

Старый кардинал сидел, глубоко задумавшись, в своей комнате, расстроенный и взволнованный. Его юный племянник, Франческо Перетти, стоял смущенно в углу, его глаза покраснели от слез.

— Все мои планы, — начал старик после продолжительной паузы, — рушатся. В них была радость моей жизни. С тех пор как я увидел тебя, несчастный, моим сердцем овладела какая-то загадочная привязанность. Тебе я хотел отдать все, что не получили от меня мои бедные родители, ибо они покинули этот мир раньше, чем я смог чего-то добиться. Твои успехи изменили бы к лучшему жизнь брата и заложили основу будущего благополучия и авторитета семьи. И вот ты здесь. День, когда я снова увидел тебя, был для меня днем счастья, самым прекрасным днем в жизни. Но вскоре я вынужден был признать свою ошибку: ты слаб, мягок характером и недостаточно мужествен, избегаешь работы, предпочитая развлечения, и — что еще хуже — вращаешься в плохом обществе. Мне пришлось отказаться от намерения устроить твою духовную карьеру, где я мог бы оказать тебе самую большую помощь, поскольку ты даже не скрываешь своего отвращения к достойному уважения сословию. Я начал колебаться в своем решении, хорошо ли я сделал, вызвав тебя в Рим, не лучше ли мне сразу снова отослать тебя в деревню. Но вышло еще хуже. В моем присутствии ты дрожишь и подчиняешься моей воле, а за моей спиной ты распущен, нагл и разыгрываешь преступника, перенимаешь манеры у здешних наследников богатых домов, как будто сам принадлежишь к ним. Ты пренебрегаешь уроками, которые я тебе преподал и благодаря которым ты мог бы завоевать уважение и добиться высокого служебного положения. Все учителя жалуются на тебя, и как бы ни хотели они польстить мне, ни один из них не возлагает на тебя больших надежд. Ты пошел на поводу у своих приятелей и вверг себя в пучину разврата, ты позорно губишь свою жизнь, и как бы я ни любил тебя, твоя смерть показалась бы мне, наверное, меньшим несчастьем, чем твое нынешнее существование.

Перетти подошел ближе к дяде, униженно встал на колени перед ним.

— Ваше Преосвященство, — промолвил он умоляющим тоном, — позвольте мне поцеловать вашу добрую руку. О дорогой, самый замечательный дядя, простите еще раз заблудшему. Я исправлюсь, я буду больше прислушиваться к вашим предостережениям, только…

— Ну конечно, — оборвал его Монтальто, — теперь появляется новое приключение, самое сумасбродное из всех. Молодой человек решил жениться, белобрысый мальчишка без бороды, ума и опыта хочет теперь представить себя в роли супруга и обзавестись своим домом. Если действительно должна состояться помолвка, то нужно еще несколько лет подождать, пока ты не освоишься в свете и не обратишь на себя внимание уважаемых семей, — но сейчас?! И на ком? На женщине без положения, правда, говорят, она талантливая поэтесса, известная своей красотой и многочисленными поклонниками, — какой вздор!

— О дражайший, почтеннейший отец, — воскликнул Франческо, — да, именно так я должен называть вас, потому что вы для меня как отец — добры, душевны, более чем благородны. Поверьте, мое чувство — не юношеская влюбленность, ваше милостивое разрешение может осчастливить меня и сделать совсем другим человеком. С тех пор как я в первый раз увидел восхитительную Аккоромбону, я изменился, исправился, я распрощался с компанией, которую вы справедливо браните, и больше не хочу их видеть, ибо я теперь знаю, как должны думать и вести себя благородные люди. Если вы поможете мне достичь высшего счастья, я оправдаю ваши надежды. Если же вы откажетесь дать свое согласие — ах, мой самый дорогой, единственный, вы называете меня слабым, и я действительно таков, — если вы останетесь неумолимы, то моя слабость обернется отчаянием и ускорит мою гибель. — Он снова заплакал и в бурном порыве бросился к ногам своего дяди. Тот сидел совершенно спокойно, невозмутимо глядя на него сверху и задумчиво перебирая его светлые локоны.