Людвиг Тик - Виттория Аккоромбона

Известие об убийстве Вителли не удивило и не испугало Витторию — она предвидела это. Молодая женщина плакала вместе с губернатором, на которого так неожиданно обрушился страшный удар судьбы.

Со своими приспешниками, простыми и знатного происхождения, граф Луиджи Орсини направился в свободную местность, чтобы оттуда наносить удары по выславшему его государству. Вскоре в Рим пошли жалобы из городов и от сельских жителей, которых он ограбил. Орсини оснастил корабль для нападения на суда, плывущие в Рим. К нему присоединились новые банды; а также рабы с галер, частично отбывшие свой срок, частично освободившиеся силой сами, подняв бунт.

Его ближайшими сподвижниками были граф Пигнателло — жестокий убийца Вителли — и граф Убальди из Ареццо, еще один бунтовщик, промотавший свое состояние и теперь совершенно потерявший человеческий облик.

Лучше остальных казался граф Франческо Монтемеллино, которого судьба привела в банду случайно. Его вынудили податься к Луиджи несчастье и отчаяние, но не злоба. Он был средних лет, хорошо сложен, силен и благородного нрава. По иронии судьбы, Орсини относился к этому человеку с доверием, даже с любовью. Франческо был совсем не похож на него, и Орсини его уважал: граф Монтемеллино вскоре стал просто необходим Луиджи. Он заменил Орсини всех прежних друзей, покинувших его.

Среди рабов с галер оказался здесь и известный нам Камилло Маттеи, племянник пастора Винченцо из Тиволи. Он не отважился вернуться в Рим к своим родителям после того, как отбыл наказание, ибо чувствовал, что носит на себе клеймо позора, которое не позволит ему занять прежнее положение. Камилло люто возненавидел всех Аккоромбони; зная, как Виттория боится Луиджи Орсини, он с охотой присоединился к графу и его мародерам.

О Марчелло почти ничего не было слышно. Ходили слухи, что он находится в армии Пикколомини, которая действовала то в Флорентийском, то в Неаполитанском государстве и часто вторгалась в границы Римской области.

Несчастная донна Юлия в смятении духа затаилась от всех людей. Ее чувства были обострены, она считала, что судьба несправедливо обошлась с ней, и гневалась на себя и людей, даже на Бога, ибо не могла смириться и безропотно принять ее удары. Матрона отсылала от себя любящего Фламинио, не желая говорить с ним, — он раздражал ее своей мягкостью и уступчивостью. На герцога Браччиано она тоже сердилась и с пренебрежением отказывалась от любой помощи, которую он великодушно предлагал, ибо считала, что он должен вести себя более настойчиво и смело при таком повороте событий. Своего старшего сына, епископа, она больше ни разу не приняла, хотя он часто приходил в дом. Даже на приветливые послания и письма своей дочери Виттории она не обращала внимания. Так, покинутая всеми: и друзьями, и врагами, — она, наконец, бесследно исчезла. Фламинио долго разыскивал мать, но ни расспросы, ни поиски не принесли результатов.

Слухи об убийстве Вителли, мятеже Орсини, аресте Виттории Перетти и суде над ней проникли и за город. Народ, охотно сочиняющий небылицы и еще охотнее принимающий их на веру, связывал с этим тысячи невероятных зол и чудес. Говорили о колдовстве, яде, призраках и признании под пытками. В маленьком городке Тиволи, где часто бывала семья Аккоромбони, болтали об этом по-разному, судя по тому, как относились к обвиняемым: по-дружески или наоборот. Больше всего здесь была в ходу небылица, что Виттория с помощью любовного напитка околдовала герцога Браччиано, подобным же образом лишила рассудка молодого Луиджи Орсини, хотела отравить кардинала Фарнезе, заставила кого-то убить своего супруга Перетти, а теперь сидит под арестом вместе с матерью в крепости, и вскоре папа объявит их обеих ведьмами и прикажет сжечь.

Старый пастор Винченцо медленно брел по городу, размышляя над чудовищными и глупыми россказнями, о том, сколько он повидал и пережил на своем веку. «Всё, — говорил он себе, — похоже на Теверону. Там, наверху, она спокойна и приветлива, деревья и холмы отражаются в чистой воде. Но чем ближе она подходит к городу, тем все быстрее и быстрее бежит, чтобы обрушиться с ревом, шумом и проклятиями глубоко в пропасть. Как открыто и свободно они жили здесь, казались такими гордыми, уверенными и независимыми. Но слишком уж высоко захотели взлететь, вот и расшиблись!»

Пастор остановился перед изящным домиком, стоявшим в стороне от других. Он давно уже не проходил мимо этих стен, увитых плющом. Вдруг его внимание привлекли странные звуки: кто-то пел хриплым голосом, громко и пронзительно, строфы из народных песен, потом неожиданно всё стихло. Вскрики, всхлипы и снова пение, прерываемое громкими проклятиями. Потом Винченцо показалось, что кто-то упал, и сразу раздался чей-то визг, всхлипывания и многократные жалобною стоны. Окна были закрыты ставнями — старик не мог заглянуть внутрь. Он приблизился к двери, оказавшейся незапертой, и вошел с опаской в знакомый дом. Странные звуки повторились снова. Он нерешительно открыл дверь комнаты и вошел в полутемное помещение.

— Нужна ли кому-нибудь помощь? — произнес пастор робко, но отпрянул назад, вскрикнув от ужаса, — на полу распростерлось тело женщины, которую он принял бы за труп, если бы не беспокойные черные глаза, сверкнувшие на белом как мел, исхудавшем лице.

— Кто здесь? Какой смертный? — спросила женщина, медленно поднялась с пола и выпрямилась. Ее длинные седые волосы упали на лицо, губы растянулись в страшной улыбке, она тряхнула головой, затем взяла с кровати молитвенник и склонилась над ним, как будто хотела в благоговении прочесть молитву. Всем своим видом она напоминала дикое животное или чудовище. Вдруг, подскочив к старому пастору, женщина закричала:

— Ну, почему же ты не уходишь с дороги, если ты призрак?

— Ничего подобного, — ответил старик, стараясь быть спокойным, — я самый обыкновенный человек. Наверное, Небу хотелось, чтобы и вас так называли, но мне кажется, вы вышли из границ. Разве вы, с позволения сказать, не та госпожа Юлия Аккоромбона, которая жила здесь с красавицей дочерью?

— Моя дочь? — повторила сумасшедшая и величаво опустилась в кресло. Она взяла венок, сплетенный из соломы, и надела его на седую голову, отбросив спутанные волосы назад.

— Моя дочь? Жалкий раб! Как отважился ты говорить о ней? Она — знаменитая императрица Семирамида и сидит там, наверху, под золотым балдахином, высоко-высоко в своих сказочных садах, и думает, положив руку цвета слоновой кости на ослепительно-белый лоб и опершись другой на золотой скипетр, о новых чудесах света. О, такой картины небесной красоты, достоинства и величия еще никогда не видели на земле, и великий Рафаэль попросил вчера у нашего Плутона разрешения выйти из своей могилы и нарисовать это небесное создание.