Макс Шульц - Мы не пыль на ветру

Играют в одну из старых азартных игр — в «двадцать одно». Хагедорн, Йоколейт и еще двое: тридцатилетний субъект в шляпе и при галстуке, портфель свой он поставил на пол и зажал между ног, и другой, двадцатилетний — этот курит сигары и носит кличку Толкач, так как берется за любые поручения и всегда приговаривает: «Ото мы протолкнем». Кроме них, за круглым столом примостился шестидесятилетний болельщик — у него очки в никелированной оправе и руки сапожника. Играть он не решается: нет охоты проигрывать, а умения выигрывать тоже нет.

Пока Руди не держал банк, он всякий раз делал самую низкую из дозволенных ставок — пять марок. А про существование зеркала, он, казалось, начисто забыл, хотя кельнер Фриц зажег дополнительную лампу как раз над головой Йоколейта. Правда, сперва Фриц радовался, что вюншмановский подмастерье чаще проигрывает, чем выигрывает. Для начала так и надо, чтобы тот, кто сидит против зеркала, показал, будто его место невезучее. И хорошо, что другие делали ставки более высокие и что Йоколейту приспичило сорвать банк в сто восемьдесят марок, когда его держал субъект при галстуке и шляпе. Йоколейт сдернул с головы свой берет и шваркнул его на кучу измятых бумажек. «По банку!» И, представьте, Йоколейт выиграл с семнадцатью, потому что его партнер, имея на руках четырнадцать, прикупил девятку.

— Так-то, братишка, четырнадцать иметь — значит погореть, — горланит он на чистейшем алленштейнском диалекте и пришвартовывает берет с выигрышем к своему берегу.

«Братишка» сделал вид, что ему на все наплевать, однако поспешил уступить банк Хагедорну еще до того, как сыграли остальные.

— Пусть теперь этот жмот держит банк, — говорит он.

И Йоколейт тут же дает новому банкомету ряд ценных советов. Тыча пальцем в изображение на двадцатимарковой бумажке, он изощряется в сальном остроумии.

— Эй, длинный, слышишь, пусть эта девка у тебя поработает, девки лучше… — и добавляет самое грязное слово, какое только нашлось в немецком языке.

Скудная наличность Хагедорна исчислялась до начала игры тремя бумажками по пять марок. Первую он сразу же спустил Толкачу.

— Все поставишь — все возьмешь, — гогочет Йоколейт.

И тогда Хагедорн кладет в банк последние десять марок, выигрывает чуть не двадцать раз кряду, оставляет выигрыш в банке и все спускает Йоколейту.

— Давай, давай, — изголяется выигравший. — Слышишь, долговязый, не теряйся. Картошку-скороспелку растят на навозе.

Хагедорн выкладывает на стол пустой кошелек.

Подчистую. Кельнер Фриц так затопал, что подпрыгнули на столах пустые чашки. Вот и сажай после этого дурака лицом к счастью… Ни разу даже не удосужился глянуть в зеркало… Ну и ладно, как постелишь, так и всхрапнешь… И опять же, кто в накладе… Йоколейт, этот водяной, эта нечистая сила, сейчас, кажется, наделает в штаны со смеху.

— Подчистую, говоришь? Ха-ха-ха! Какое счастье, сказала барышня и подкинула ребенка к порогу!

Толкач тоже зашелся от смеха, рот у него разинут, видны гнилые зубы. А Хагедорн мрачно смотрит в стол.

— Дружище, учитесь проигрывать с достоинством, — выговаривает ему субъект при галстуке и шляпе.

Толкач хотел было «протянуть ему руку помощи», предложил сыграть на кожаную куртку Хагедорна, но успеха не имел. Когда Хагедорн притянул к себе пустой кошелек, на столе осталась крохотная медная монетка. Йоколейт так и вцепился в нее.

— Ага, копейка, копеечка, — радостно завопил он. — И молоточек на ней и серпик. Вы только поглядите.

Он сует копейку Толкачу, тот разглядывает ее с обеих сторон и говорит:

— Д-да, действительно.

Голос у него при этом как бы удивленный. Затем он протягивает копейку соседу в шляпе — пусть и тот полюбуется. Но сосед неожиданно вскакивает, обрушивается на Хагедорна:

— Ты что за авантюрист такой? Прошу прощении, друзья. С такими людьми я за один стол не сажусь. — Тут он резко встал, едва кивнув Йоколейту и Толкачу. Даже шестидесятилетний болельщик не смог удержать его, хотя, ткнув черным от вара пальцем в Йоколейтовы двадцать марок, он спросил господина, поднимавшего с пола свой портфель, чего тот, собственно, взъелся.

— В вашем кошельке тоже найдутся двадцать марок с изображением девы, о которой здесь было так метко сказано, а между тем вы далеко не святая невинность, как мы слышали…

Но субъект при галстуке повернулся на каблуках и ушел прочь, не вняв его доводам. Хагедорн взял свою копейку и спросил у старика:

— Скажи-ка, отец, сколько может стоить такая штука? Она примерзла к какому-то порогу в Вязьме. Когда я нагнулся за ней, пуля врезалась в дверной косяк, как раз на том уровне, на котором я имею обыкновение держать голову. Так сколько, по-твоему, стоит эта копейка?

Старик взял копейку, задумчиво взвесил ее на руке. Вдруг у Йоколейта загорелись глаза. Скривив рот, он выплюнул вслед ушедшему табачную жвачку и хриплым от волнения голосом сказал:

— Идет, долговязый! Я принимаю твою ставку. Ну, старикан, что стоит эта штука? Давай, говори…

Старик все так же задумчиво взвешивал копейку на руке. Потом переложил ее на тыльную сторону ладони и легонько дунул. Копенка подлетела, старик ловко поймал ее.

— Какая цена парню, такая и ей, — пробурчал старик и кинул монету на стол. Берет Йоколейта тотчас накрыл ее.

— Ставлю три сотни! Три сотни — законная ставка, верно, долговязый?

Старик сверкнул глазами сквозь очки:

— Убери-ка ее подальше, если ты не совсем дурак!

Руди но шелохнулся. Очки никелированные. Отто…

Отто говорил бы точно так же… Стариковская премудрость…

— Три сотняжки, — хрипел Йоколейт, — три — как огурчики! Я тебе не дрянь какую-нибудь предлагаю! — он вытащил из-под свитера туго набитый парусиновый кошель. Толкач и даже Фриц, который как раз подавал что-то к столу, только глаза вытаращили, когда Йоколейт раскрыл его. Йоколейт отсчитывал:

— Во имя отца — раз, сына — два, святого духа — три. Ну, долговязый, ты держишь банк.

Он сунул три сотенных под берет… Хагедорн не шелохнулся. Он мрачно размышлял. «Не могу я поглядеть в зеркало, не могу и все тут. Я вижу там его карты и вижу свою физиономию…» А кельнер Фриц подумал, что Йоколейт, наверно, и в самом деле верит в нечистую силу и в амулеты и что он, Фриц, тоже поверил бы, если бы это приносило ему столько денег, сколько Йоколейту, и что вюншмановского подмастерья стоит хорошенько взгреть, если он и теперь не посмеет испытать судьбу. Хагедорн не шелохнулся. Старик дернул его за рукав.

— Ну-ка, долговязый, посмотри…

Йоколейт навалился на стол и отбросил руку старика.

— Оставь его в покое, старый черт… А ты, братишка, играй! Три сотни против одной несчастной копейки…

Но старик не унялся.