Макс Шульц - Мы не пыль на ветру

В расположении батареи, где люди суетились, как муравьи в разворошенном муравейнике, перетаскивая мешки с песком, маскировочные сети, восстанавливая старые и отрывая новые укрытия, кое-кто заметил девушку. Но ни кто не поспешил к ней. Только паренек с лицом бледным, как у гипсовой статуи, стоял возле нее и мертвецов, держа винтовку на плече. Он впился пальцами в ремень так, словно это была его единственная точка опоры.

Унтер-офицер Хагедорн, вскочивший в санитарную машину, чтобы добраться до Райны, уже прибыл на батарею. В канцелярии, разместившейся в одном из домов на окраине, у него отобрали командировочное предписание и направили к обер-фенриху фон Корта, командиру огневого взвода. Хагедорн разыскал его на огневой позиции, где он, стоя на бруствере орудийного окопа, командовал солдатами, перетаскивавшими 88-миллиметровую пушку, электропривод которой, а также система принимающих приборов были выведены из строя огнем бортового орудия самолетов противника.

Обер-фенрих, стройный, чернявый малый, помоложе Хагедорна, был одет в солдатскую куртку, на офицерский манер сильно стянутую ремнем в талии. На его черных маслянистых волосах лихо сидела фуражка с мягкой складкой, как носят фронтовые офицеры. В петлицу были продернуты две ленточки — Железного креста и Креста за военные заслуги второго класса. Он кричал орудийному расчету, по большей части состоявшему из помощников зенитчиков, тянувших пушку, хриплым надорванным голосом:

— Ну-у, взяли! Лево, лево держать!

При этом он подрагивал коленями и, комкая одну перчатку в правой руке, в такт своим командам хлопал ею по левой. А так как ребятам все равно не удавалось вытащить тяжелое орудие но крутому скосу окопа, то он раз за разом кричал им: «Эй, вы, калеки!» Он был похож на итальянца. На батарее его прозвали «Паганини». Хагедорн явился к нему со словами:

— Прибыл для дальнейшего прохождения службы.

Причем он нарочно произнес это подчеркнуто не по-военному, не принимая стойки «смирно». Этот обер-фенрих — тыловая свинья, крыса, вынюхивающая добычу, и чтобы я стал оказывать ему почтение! Да будь он хоть двадцать раз «фон»! Фон Корта сверху вниз поглядел на Хагедорна, скривил рот и задиристо вскинул голову. Хагедорн ответил ему взглядом, довольно точно выражавшим, что он думает. С первой же минуты он решил: плевать мне на этого типа и точка. В скучной и долгой войне частенько возникают краткие распри. Иной раз они даже полезны. Человек, если он, конечно, не шляпа, извлекает из них известную толику радости. Но при таком поединке нижний чип должен уметь вовремя отступить, так это небрежно отойти в сторону, едва старший занесет руку для удара. Но прежде всего он должен постигнуть тактику Августа Пифке, то есть тактику великолепно сыгранной глупости. И еще нужно уметь молча глотать обиды.

Хагедорн заметил, что Корту там, на бруствере, слегка покачивает.

— Командуйте за меня! — заорал обер-фенрих так, словно перед ним стоял глухой. Хагедорн осклабился и отвечал учтиво, как продавец галстуков:

— Слушаюсь, господин обер-фенрих!

Тот круто повернулся, сошел вниз и удалился, прямой, как свечка, только что слегка припадая на обе ноги.

Хагедорн сменил солдата у передней станины.

— А ну, давайте, ребята! Раз-два, взяли! — Он нисколько не удивился, что «ребята» и вправду по-другому взялись за дело. Орудие плавно сдвинулось с места и было живо доставлено на шоссе, ведущее к Райне. Там один из солдат сказал своему товарищу, нарочито громко, чтобы слышал Хагедорн:

— А наш-то Паганини — задница!

— Кто это Паганини? — спросил Хагедорн, хотя и знал, о ком идет речь.

— Обер-фенрих, — без обиняков отвечал тот.

— Господин обер-фенрих, — поправил его Хагедорн и тотчас же резко сказал: — Если вы еще раз употребите это выражение в моем присутствии, вам будет плохо!

Тот стоял перед ним, не в силах скрыть ни своего разочарования, ни испуга. И ты тоже еще станешь как Август Пифке, подумал Хагедорн.

Когда они шли обратно, один из парней обратил внимание Хагедорна на девушку, неподвижно лежавшую на снарядных ящиках. Хагедорн узнал ее.

— Это сестра одного из наших ребят, его сегодня прикончило, — сказал кто-то. — Она часто наведывалась на батарею. Да что там, мы могли точно так же лежать под накидкой.

— Я бы не выскочил из укрытия, как Рейнхард Паниц, оттого что обер-фенрих заорал: какой мерзавец оставил панораму на шестом орудии! Бедняга Рейнхард решил, что должен сбегать за ней, у нас ведь осталось всего две штуки на двадцать одно орудие…

Позади девушки стоял обер-фенрих и что-то говорил ей, переминаясь с ноги на ногу. Ну совсем злой дух сорок пятого года, подумал Хагедорн, прямой потомок того, что стоял в соборе за спиной бедной Гретхен. Но девушка, видно, и не слышала чернявого. Тогда рука Корты в замшевой перчатке протянулась и потрепала ее по плечу. Хагедорн пошел к ним. Он знал, что это непростительная глупость — сейчас приблизиться к обер-фенриху и, возможно, испортить ему игру. Это уже ничего общего не имело с тактикой Пифке. И все-таки он пошел. Он должен был пойти, что-то неотвратимо побуждало его к этому.

Паганини не обратил на него ни малейшего внимания. Он наигрывал для девушки стаккато на коричневой геройской скрипке.

— Фрейлейн! Послушайте! Встаньте же наконец. Это горе, большое горе. Но в наши дни нам не пристало горевать о павших в бою. Верьте мне, девушка, только слава павших героев живет вечно…

Обер-фенрих еще довольно долго говорил в том же тоне. Девушка не реагировала. Она сорвала с головы зеленый платок, скомкала его и прижала ко рту. Когда у чернявого иссякло терпение, а также мысли и он начал досадливо покашливать, Хагедорн подбежал, склонился над ней и проговорил:

— Встань, девочка! Кто знает, от каких мучений избавился твой брат! Встань, поди домой…

Он опять заметил мягкие завитки на ее шее. Но невеселая мысль вдруг кольнула его. Куда же это — домой? Куда? У него на языке уже вертелись слова: домой, к моей матери. У меня еще две сестры, найдется место и для тебя. Там есть лес. И нет войны. Там на лугах сейчас зацветают крокусы… Он заколебался. И ничего не сказал. Девушка поднялась, посмотрела на него обезумевшими глазами, посмотрела на топорщившиеся защитные накидки, открыла рот, чтобы что-то сказать, но голос ее не слушался, тогда она бросилась бежать, словно ее ударили кнутом, по проселочной дороге. Зеленый платок то развевался в ее руках, то волочился по грязи.

У паренька с лицом гипсовой статуи вырвался стон. Казалось, винтовка на плече, каска на голове и шинель на теле вдруг стали непомерно тяжелы ему.

— Нечего нюни распускать, — рявкнул на него обер-фенрих, — возьмите себя в руки, здесь не институт благородных девиц.