Ильденфонсо Фальконес - Собор Святой Марии

— Ваше преподобие, — обратились к нему члены делегации главных старшин, которые принимали инквизитора в одном из тех селений.

— Я не преподобие, — ответил Жоан, приказывая склонившимся перед ним людям встать. — Называйте меня просто брат Жоан.

Его небольшой опыт подтверждал, что подобная сцена повторяется всегда. Известие о прибытии инквизитора и писаря, сопровождающего его, а также полдюжины солдат Святого престола шло впереди них.

Они находились на маленькой площади селения. Жоан посмотрел на мужчин, которые наотрез отказались выполнить его приказ. Все четверо продолжали стоять, склонив непокрытые головы, и не могли успокоиться.

На площади больше никого не было, но Жоан знал, что десятки глаз пристально наблюдают за ним. Им надо было так много спрятать?

После приема ему, как обычно, предложили самое лучшее место для ночлега, где его ожидал хорошо накрытый стол, слишком хорошо накрытый для возможностей этих людей.

— Я хочу только кусок сыра, хлеб и воду. Уберите все остальное и займитесь моими людьми, — повторил он еще раз, сев за стол.

В другом доме происходило то же самое. Скромный и простой, он был построен из камня (отличие состояло в том, из чего была сделана кровля, — из глины или прогнившего дерева, которого полным-полно было в этих селениях). Стол и несколько стульев составляли всю мебель в комнате, которую ему предоставили.

— Ваше преподобие, наверное, устали.

Жоан посмотрел на сыр, лежавший перед ним. Они бродили несколько часов по каменистым тропкам, ежась на вечернем холоде; их ноги были в пыли и промокли от росы. Нагнувшись, он потер разболевшиеся икры, а затем размял правую ступню, закинув ногу на ногу.

— Я не преподобие, — повторил он монотонно, — и я не устал. Бог не понимает усталости, когда речь идет о защите его обители. Начнем сразу, поскольку я уже немного поел. Соберите людей на площади.

Прежде чем уехать из Барселоны, Жоан попросил в монастыре Святой Екатерины трактат, написанный Папой Григорием IX в 1231 году, и изучил процедуру странствующих инквизиторов.

— Грешники, покайтесь! — обратился он с проповедью к тем немногим селянам — чуть более семидесяти человек, — которые собрались на площади.

Услышав его первые слова, люди мгновенно опустили глаза и уставились в землю. Под взглядом черного монаха, жестким и пронизывающим, они, казалось, оцепенели.

— Неугасимый пламень ожидает вас! — продолжил монах.

Поначалу Жоан сомневался в своих способностях управлять людьми, но слова выскакивали одно за другим, легко, гораздо легче, чем он мог себе представить. Однако же сколько в них было власти над запуганными крестьянами!

— Никто из вас не освободится! Бог не допустит в свое стадо черных овец. — Они обязаны донести на самих себя; ересь должна выйти на свет. В этом был его долг: обнаружить грех, который совершался втайне, но о котором, возможно, знают соседи, друг, супруга…

— Бог все видит! Он знает вас! Он бдит над вами! Тот, кто безучастно наблюдает за грехом, будет гореть в вечном пламени, ибо хуже тот, кто допускает грех, чем тот, кто грешит. Грешник может найти прощение, а человек, утаивающий грех… — Незаметно, украдкой он наблюдал за ними: смятение на лице, лишнее движение, косой взгляд. Эти будут первыми.

— Тот, кто утаивает грех… — Жоан на мгновение замолчал, чтобы насладиться моментом, когда они дрогнут под его угрозой, — не получит прощения.

Страх. Огонь, боль, грех, наказание… Черный монах кричал, продолжая свою обличительную речь до тех пор, пока не овладел их духом. Удивительно, но эту общину он начал чувствовать уже с первой проповеди.

— У вас есть время, три дня, — сказал он в конце. — Всякий, кто сам придет, чтобы исповедаться в своих грехах, будет принят доброжелательно. По истечении этих трех дней… наказание будет примерным. — Инквизитор повернулся к офицеру: — Разузнай об этой белокурой женщине, о босом мужчине, а также о человеке с черным поясом. Да, и еще девушка с малышом… — Жоан незаметно, взглядом, показал на них всех. — Если они не придут добровольно, вы должны будете привести их вместе с другими, выбранными наудачу.

В течение трех дней милосердия Жоан сидел за столом без движения, в отличие от писаря и солдат, которые то и дело меняли положение, пока медленно и молчаливо текло время.

Только четверо пришли развеять тоску: двое мужчин, которые не выполнили свою обязанность явиться на мессу, женщина, признавшаяся, что несколько раз не повиновалась своему мужу, и ребенок, застывший у косяка двери.

Кто-то толкнул его в спину, но мальчик, смотревший на монаха своими огромными глазами, выделяющимися на худеньком лице, отказался входить, оставаясь наполовину снаружи, наполовину внутри.

— Входи, мальчик, — сказал ему Жоан.

Ребенок попятился, но чья-то рука втолкнула его в комнату и закрыла за ним дверь.

— Сколько тебе лет? — спросил Жоан.

Ребенок окинул взглядом солдат, писаря, склонившегося над столом, и Жоана.

— Девять лет, — ответил он, запинаясь.

— Как тебя зовут?

— Альфонс.

— Подойди, Альфонс. Что ты хочешь сказать нам?

— Что… что два месяца тому назад я сорвал фасоль в огороде соседа.

— Сорвал? — переспросил Жоан.

Альфонс опустил глаза.

— Украл, — робко произнес мальчик.

Жоан поднялся с тюфяка и снял нагар со свечи. Вот уже несколько часов, как селение погрузилось в тишину, а он тщетно пытался уснуть. Жоан закрывал глаза и начинал дремать, но слеза, которая текла по щеке Арнау, заставляла его проснуться. Монах снова опускал веки, но все заканчивалось тем, что он приподнимался, порой резко, порой в поту, а иногда медленно, чтобы затем вновь погрузиться в воспоминания, которые ему не давали заснуть.

Ему нужен был свет, чтобы грустное лицо Арнау не являлось ему среди теней.

Жоан посмотрел, сколько масла осталось в лампе, и в который раз улегся на тюфяк. Было холодно. Все время было холодно. Несколько секунд он всматривался в дрожание пламени и мечущиеся на стене черные тени. В единственном окне спальни не было форточек, и ветер дул сквозь него. «Все мы танцуем один танец…» Он укутался в одеяло и заставил себя сомкнуть глаза. Почему до сих пор не светает? Еще один день, и три дня милосердия закончатся. Жоан погрузился в полудрему, но не более чем через полчаса очнулся весь в поту.

Лампа все так же горела. Тени все так же танцевали. В селении все так же стояла тишина. Почему не светает?

Накинув на плечи одеяло, он подошел к окну.

Еще одно селение. Еще одна ночь в ожидании рассвета.

Пусть поскорее наступит следующий день…

Наутро несколько крестьян, охраняемых солдатами, выстроились в очередь перед домом.

Она сказала, что ее зовут Перегрина. Жоан притворился, что не обратил особого внимания на белокурую женщину, которая вошла в комнату. От первых трех он ничего не добился. Перегрина осталась стоять перед столом, за которым сидели Жоан и писарь. Огонь потрескивал в очаге. Больше с ними никого не было.