Френк Слотер - Чудо пылающего креста

Дети с учителем собрались в кружок на травянистом склоне холма перед виллой, и Луп обучал их письму. Ученики на вощеных дощечках переписывали урок, размашистыми буквами выведенный учителем на крупном листе пергамента. С приближением Константина и Дация урок, однако, мгновенно закончился, и дети столпились вокруг посетителей, в то время как Луп, оставаясь на заднем плане, следил за тем, чтоб они не особенно докучали императору и не испытывали его грозный характер.

Чувствуя, как давно он не слышал звонкоголосую болтовню своих детей, Константин дал им свободно окружить себя. Обняв одной рукой Константина II, а другой ероша светлые кудряшки маленького Констанса, самого младшего из сыновей, он подошел к мольберту с уроком на пергаменте. Урок был написан по-латыни — стихи из «Энеиды» Вергилия. И, глядя на них, он припомнил, как ему нравилось читать о приключениях троянцев после падения их города, когда они плавали по бушующим волнам в поисках места для закладки самого Рима, который, согласно преданию, основан был именно ими.

Константин представил Лупа Дацию и пояснил:

— Луп учит моих детей. Хотя не могу себе представить, чтобы ему совсем было не до того, что сейчас происходит в Риме: там столько всего интересного.

— Императрица Фауста разрешает детям приехать сегодня в город, чтобы завтра посмотреть на парад и на церемонию вознесения сенатом благодарственного молебна за твои дальнейшие успехи, доминус, — сообщил ему Луп.

Эта церемония совсем была нежелательна Константину, но он все же согласился на нее, чтобы умиротворить сенат и народ своим присутствием на обряде жертвоприношения старым богам, давно уж запрещенном его указом и лишившемся его материальной поддержки.

— Им, наверное, будет интересно, — сказал он. — А где Лициниан? — Цезарь-подросток, которому было около тринадцати лет, обычно занимался уроками вместе с детьми Константина.

— Ему разрешили остаться в Риме, доминус, — по просьбе цезаря Криспа.

— Мы не будем мешать твоим урокам, Луп, — сказал Константин, — Мы сюда приехали, чтобы отдохнуть от города и обсудить кое-какие государственные дела.

Привязав лошадей к дереву так, чтобы они могли попастись на сочной траве, покрывающей склон холма, Константин с Дацием взобрались на его вершину, откуда он обозревал окрестности города во время последнего своего посещения этой очаровательной виллы, построенной Октавианом Августом в честь своей возлюбленной Ливии. Возможно ли, удивлялся Константин, чтобы минуло всего лишь четырнадцать лет с тех пор, как он спустился с этого самого холма, чтобы столкнуться с одним из самых волнующих моментов своей жизни — появлением в небе сияющего креста, которое почти все, особенно Максенций, из-за этого даже осмелившийся выйти из-под надежного укрытия римских стен, считали знаком Аполлона, сулящим победу?

— Да, долгая была дорога, — вторил его мыслям Даций, как очень часто случалось, когда они оставались наедине. — Однако вон как ты преуспел — стоишь на вершине мира, правишь большей его частью.

— Еще один человек — Александр Великий — правил миром пообширней моего.

— Так, значит, верно, что ты собираешься расширять территорию империи на восток?

— Надеюсь. Персидские цари династии Сасанидов то и дело совершают набеги на Армению и убивают христиан.

— И, я полагаю, епископы попросили тебя прийти к ним на помощь?

— Почему бы нет? Тиридат при жизни был моим другом. Хотя бы этим я обязан его народу.

— Еще тогда, когда ты впервые стоял передо мной в Никомедии, мне бы следовало заметить, что честолюбие уже наложило на тебя свое проклятье, — с легкой грустью проговорил Даций. — Неужели ты никогда не будешь удовлетворен?

— Не забывай, что ты здорово выиграл от этого честолюбия, — сухо напомнил Константин. — От центуриона до полководца — большой скачок.

— Некоторые допрыгнули до императора за меньшее время — Диоклетиан, например.

— И закончили жизнь, ухаживая за капустой.

— Осмелюсь предположить, что с нею он был счастливей, чем когда правил Римом, — заметил Даций. — Посмотри, что принесла тебе порфира августа: такое тяжкое бремя, что ты уже и улыбаться-то стал редко; ходят все вокруг тебя в страхе да дрожат от твоего гнева.

— Нет повода особо улыбаться.

— Если только его не поискать. Вон оглянись-ка на своих детей. Любой бы мог гордиться ими — и Криспом в том числе, хоть ты и здорово его обидел.

— Я объяснил ему, в чем дело, когда он приехал в Никомедию. И тебе я написал письмо.

— И все же раны, что отец наносит сыну, всегда заживают медленно.

— Уверен, что Крисп уже на меня не в обиде.

— Не знаю, — проговорил Даций. — Он был так сильно занят подготовкой к Виценналии, что я не смог поговорить с ним. Когда пришел твой приказ, смещающий его с поста правителя Галлии, он был больше обижен, нежели обозлен. Ведь Крисп тебя действительно боготворил, а всегда тяжело узнавать, что твой бог так же по-человечески слаб и склонен к ошибкам, как и прочие смертные. И с тех пор ты мало поручал ему важных дел — словно бы еще не доверял ему.

— Завтра я собираюсь загладить перед ним свою вину, — сказал Константин, — назначив его августом Запада. У него будет территория моего отца после отречения от престола Максимиана.

— Ты уже сообщил ему?

— Нет. И если проговоришься, завтра тут же снова станешь центурионом. Это будет сюрпризом — для всех.

— Будет, поверь мне!

— Когда Крисп как август из Рима будет править Западом, может, тогда Марцеллин и иже с ним перестанут докучать мне из-за новой моей столицы, Нового Рима.

— А как насчет Лициниана?

— Когда он достаточно подрастет, я сделаю его правителем какой-нибудь небольшой провинции — возможно, Армении или Августы Евфратены. Констанции, наверное, будет приятно, поскольку обе составляют часть территории, которой правил ее бывший муж.

— А императрице Фаусте ты говорил о своем плане насчет Криспа?

— Нет, не говорил. Но она знает, что я в будущем намерен разделить империю между моими сыновьями.

— При этом половина отойдет к одному — и это не ее сын.

— Ты что, против Криспа? — сердито набросился Константин на Дация. — Так-то ты верен мне?

— Я всегда, с самого начала, был верен тебе. Если ты до сих пор этого не понял, — значит, впустую прошла моя жизнь.

— Я знаю это, знаю. — Константин тут же почувствовал себя виноватым за то, что так редко говорил со старым товарищем. — С расширением моей империи на восток земли с избытком хватит для всех моих сыновей, и для Лициниана тоже. Поставив сейчас Криспа августом над западной половиной империи, я смогу ублажить тех, кому желательно удержать больше власти здесь, в Риме. И в то же время я оставлю здесь у власти доверенного мне человека, что позволит мне двинуть армию в Персию и снова прибрать к рукам этот регион.