Френк Слотер - Чудо пылающего креста

— И к тому же первой такого рода, — добавил Константин, — До сих пор большинство церквей строили в виде базилики, но, я думаю, новый стиль даст нам больше прекрасных строений.

— Между прочим, Доминус, новая церковь в Иерусалиме наконец-то закончена. Я видел епископа Евсевия в Кесарии, и он спрашивал меня насчет ее посвящения. Твоя мать хотела это сделать сама, ты знаешь.

— А теперь нет и ее. — Лицо Константина вдруг прояснилось. — Но ведь я могу посвятить ее, Адриан, я никогда еще не был в Иерусалиме. Там Спаситель совершил много чудес, излечивая больных. Возможно, и я смогу излечиться. Тогда я соберу армию в Келесирии и Августе Евфратене, чтобы снова выгнать персов за Тигр.

— А не будет ли дорога туда чересчур для тебя утомительной, доминус?

— Никакого вреда мне не будет, если доберусь до Кесарии на галере. На всем пути смогу отдыхать, да и морской воздух должен пойти мне на пользу. — Константин выпрямился, позабыв о своей боли. — Ты дал мне новую цель, Адриан. Распорядись, чтобы тотчас подготовили галеру. Когда закончится посвящение церкви в Иерусалиме, я даже, может, съезжу и в Зуру.

— В Зуру?

— Там мне впервые явился Господь, в заброшенной церкви, — пояснил Константин. — Если Он в Зуре меня не излечит, тогда буду знать, что утратил я всякое право на Его прощение и обречен на веки веков.

Была ранняя весна, когда Константин со своим окружением высадился в Кесарии и оттуда отправился в неторопливое путешествие в Иерусалим. Кесарийский епископ Евсевий, сопровождая императора по его просьбе, ехал рядом с запряженным возком, на котором восседал Константин. Как только они оказались за пределами береговой равнины и стали подниматься на высокую гряду холмов, среди которых лежал Иерусалим, местность быстро становилась все более голой и непривлекательной, однако тут и там возникали виды редкостной красоты, смягчая холодность сплошных каменистых масс.

Ниже на склонах в изобилии рос виноград, и каждый город лежал в окружении собственных древесных зарослей и оливковых рощ на поднимающихся уступами склонах. Местами терновник, покрывавший многие холмы одеялом темной сверкающей зелени, уже зацвел, забрызгав местность беспорядочными алыми узорами, а вблизи казался пугающими яркими каплями крови. То здесь, то там возникало еще какое-нибудь красочное пятно, заявляющее о раннем цветении желтых нарциссов, морского лука, имеющих форму звезды «Цветов Шарона» и горицвета, образующих изначальный белый фон для зарослей сирени.

— Трудно поверить, что вон из того куста с красными цветами сплели когда-то мучительный терновый венок и надели его на голову Спасителю перед тем, как распять, — сказал Евсевий. — Но если бы ты захотел взглянуть на него поближе, доминус, ты бы увидел за зелеными листьями и алыми цветами острые шипы.

— Я еще раньше заметил, что за внешней красотой часто скрывается внутренняя жестокость, — заметил Константин, и Евсевий понял, что он говорит о Фаусте.

— Может, таким образом Бог желает предостеречь нас: мол, не очаровывайтесь красотой настолько, чтобы забывать об ее источнике.

— Бог, сотворивший эти цветы и листья, Евсевий, — это тот же Бог, который создал и опасные колючки. Последнее время мне все кажется, что если я тяну руку, чтобы коснуться одного, то обязательно укалываюсь о другое.

— Вот подожди, доминус, скоро увидишь церковь Анастасия, которую ты построил на месте Святой Гробницы. Там может быть только красота — и никакой боли.

— И все же построена она в Иерусалиме, где Христос претерпел величайшие муки.

— А после было Его Воскресение, доминус — кульминация Его божественной миссии.

— Жаль, что мать не дожила и не может теперь посвятить ее, — грустно сказал Константин.

— Наверняка она умерла счастливой, зная, что скоро церковь будет готова.

— Хотелось бы так думать. В те последние дни перед смертью у нее было не много причин для счастья. Ты ведь знаешь, она мне так и не простила смерти Криспа.

— Но ты не был виноват.

— Я вовсе не прошу у тебя отпущения грехов. Его я получил давным-давно от епископа Никомедийского, но слова его не принесли мира моей душе. И вот теперь я еду в Келесирию и надеюсь на отпущение грехов от самого Бога, хотя как-то не верится, что это возможно в такой голой и непривлекательной стране.

— Ты принимаешь на себя слишком большое бремя вины, доминус, — возразил Евсевий. — Один из величайших царей Израиля увидел, как убили неподалеку отсюда его сына-мятежника. Велика была его печаль, столь же велика, как у тебя, однако Бог его простил, и другой его сын построил первый храм во славу Бога.

— Мне эту историю когда-то давно рассказал Даций, но я позабыл подробности.

— Это был царь Давид, основавший Иерусалим как Священный Город для своего народа. Сына нарекли Авессаломом. Он не мог дождаться, когда отец оставит ему трон, и поднял мятеж. Но во время сражения Авессалом зацепился длинными волосами за дерево, и его убили.

— А Давид, он оплакивал сына-предателя, который хотел его уничтожить?

— Оплакивал, доминус. В одном из самых трогательных мест Святого Писания еврейского народа он вскричал: «О сын мой Авессалом, сын мой, сын мой Авессалом! О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!»

— Я тоже знаю боль, от которой можно вот так закричать. — Голос Константина на мгновение пресекся. — Крисп мог бы править империей, я знаю. Мне бы мудрость Диоклетиана, и я бы еще раньше объявил, что он заменит меня, когда истекут мои двадцать лет. Но эгоистическая жажда власти не позволяла мне расстаться с ней, так что только себя я могу считать ответственным за его смерть.

— Ты забываешь, что империя быстро распалась после отречения императора Диоклетиана, — напомнил ему Евсевий. — Если бы сильный человек, верящий в Бога — это ты сам, — не пришел, чтобы ее спасти, Римом, может быть, сейчас правили бы его враги, а христиане повсюду бы жили в рабстве — если бы Церковь вообще окончательно не уничтожили.

— Так ты считаешь, что Бог когда-нибудь простит меня?

— Простит, доминус, я знаю. Бог милостив, и никто никогда не заслуживал его милосердия больше, чем ты.

Торжественное открытие прекрасной новой церкви на святейшем для христианского мира месте, откуда из гроба своего Иисус из Назарета восстал из мертвых, явилось трогательной церемонией, производящей глубокое впечатление. Руководил ею епископ Иерусалимский с помощью Евсевия из Кесарии. Но когда она закончилась и стихло низкоголосое пение новообращенных в белых одеяниях, получивших наставления в отношении основ христианской веры, Константин не обрел еще чувства душевного успокоения и освобождения от греха, ради чего он и приехал в Иерусалим.