Френк Слотер - Чудо пылающего креста

Цезарь Востока скинул свой пурпурный плащ на кушетку, и Константин увидел, что он был украшен обязательными для высокопоставленного римского военачальника регалиями. Его сандалии сплетались из ремней, покрытых золотым листом, а белая шелковая туника была искусно отделана складками, что говорило о мастерстве тщательно обученных рабов, прозванных пликатами [36] Пликаты (от лат. plica — складка) — то есть занимающиеся укладкой одежды по фигуре. . Картину дополняли серебряный нагрудник и шлем с торчащим вверх обязательным пером цвета финикийского пурпура, которое в римской армии служило отличительным признаком полководцев.

— Эй, ты, — Галерий обратился к Константину, как, наверное, обратился бы к рабу, и кивнул головой в сторону полуоткрытой двери, ведущей в другую комнату. — Сюда.

Север вошел вслед за Галерием в дверь, и, когда он проходил мимо, Константин удивился его быстрому успокоительному кивку. Галерий сразу же прошел к мягкой кушетке, плюхнулся на нее и крикнул слуге, чтобы принес вина. Ни Константина, ни Севера он не приглашал присоединиться к себе и, только осушив залпом серебряный кубок, снова заговорил:

— Стало быть, ты сын Констанция. Сколько тебе лет?

— Девятнадцать, — отвечал Константин.

— Отчего же ты только что не прикончил галла?

— Мы с ним друзья. К тому же мы дрались не насмерть.

— Этого хотели зрители, да и он пытался убить тебя.

— Я понимал, что это просто показательный бой верхом.

— В котором ты не очень-то силен, — с презрением заметил Галерий, — В моей армии тебя бы мог свалить любой кавалерист.

— В этом виде боя я еще недостаточно много тренировался. — Константин старался говорить ровным голосом, хотя почувствовал себя уязвленным.

— Небось надеешься дослужиться до высокого чина в армии, потому что ты незаконнорожденный сын Констанция.

Константин вспомнил назидание Дация и не стал ничего отрицать. Ему не совсем было понятно, почему Галерий подкалывает его, хотя первые подозрения на этот счет уже появились. Но он твердо решил, что не даст оснований подвергнуть себя наказанию, которое, как ему было известно, распространялось на солдат и даже на начальников за самые пустячные прегрешения. Ужасное бичевание плетью с множеством хвостов, часть которых оканчивалась мелкими железными шариками, могло бы превратить спину в месиво, причем кожа оставалась целой, а человек на всю жизнь превращался в калеку.

— Я надеюсь, что когда-нибудь заслужу ответственный пост в армии, — сказал он. — Но своим собственным трудом, а не потому, что я сын цезаря.

— А где твоя мать? — спросил Галерий.

— В Дрепануме, со своей семьей.

— Помню ее хорошо, когда она была буфетчицей в Вифинии.

И снова Константин внутренне призвал себя к спокойствию, теперь уже твердо уверенный, что Галерий подбивает его на резкость, которая и станет уважительной причиной для наказания.

— Ну что ты за сын? — с издевкой усмехнулся Галерий. — Тебя даже не возмущает, что твой отец бросает твою мать?

— Она вполне обеспечена, — спокойно отвечал Константин. — Мы с ней понимали, что волей императора Диоклетиана отец должен с ней развестись и жениться на дочери Максимиана-августа.

Последнюю половину предложения он прибавил с умыслом — чтобы напомнить Галерию, что он находится под государственной защитой по приказу самого Диоклетиана. И увидел, что его выпад достиг своей цели: Галерий напряженно сощурился и постарался сдержать свои эмоции. Север ничего не сказал, но промелькнувшая на его лице улыбка одобрения ободрила Константина: теперь он знал, что в высоких сферах у него есть хотя бы один друг.

— Тогда убирайся, — резко приказал Галерий. — И скажи там моему адъютанту, чтобы явился ко мне.

Когда Константин вернулся на учебный плац, демонстрация уже закончилась, и зрители расходились. Войдя в служебную комнату Дация, в конце многооконной казармы, он удивился, увидев там дядю Мария.

— Я утром присутствовал на показательных учениях, — пояснил ему дядя. — Тебя с поля провожал посыльный примерно в то же время, когда ушел и Галерий. Вот я и решил, что тут, возможно, какая-то связь. Сюда я зашел, чтобы у Дация разузнать, что случилось.

— И увидел, что я в таких же потемках, как он, — признался Даций. — По всем правилам показательного боя, трубачу Галерия следовало бы прекратить это дело, когда твоя лошадь пала. Что он тебе сказал?

— Он хотел узнать, почему я не убил Крока.

— Галерий понимает, что, если бы здесь, в Никомедии, Крока убили, люди его отца почти без всякого сомнения затеяли бы кровавую вражду с армиями твоего отца в Галлии… — Даций остановился, не договорив, и тихонько присвистнул. — Клянусь крыльями на пятках самого Меркурия, тут-то и должна заключаться разгадка.

— Разумеется, — согласился Марий. — Даже войскам известно, что Констанций куда как самый лучший полководец в империи, и Галерий живет в постоянном страхе, что после отречения Диоклетиана не быть ему старшим августом.

— Или что Диоклетиан поймет, насколько он неспособный, и не сложит с него порфиру, — согласился Даций.

— Мне все это как-то не совсем ясно, — признался Константин.

— Крок — опытный воин, — стал растолковывать Даций, — и шансы были в его пользу. Если бы во время так называемого показательного выступления он убил тебя, войска Констанция считали бы виновным племя Крока, и вспомогательные части в Галлии могли бы дойти до бунта. С другой стороны, если бы ты убил Крока, галльские племена обвинили бы твоего отца. В обоих случаях Галерий чувствовал уверенность в том, что он сможет выиграть, позволив показательному бою стать чем-то более серьезным, надеясь, что Крок потеряет голову — как и случилось — или что ты разозлишься и будешь драться насмерть.

— Почти так и было.

— Мы можем радоваться, что все обошлось так хорошо, — с пылом сказал Марий.

— Я рад, что этому конец, — согласился Даций.

Но этому еще не было конца, как убедился Константин, возвратясь в казарму несколькими днями позже и застав Крока за упаковкой своих вещей.

— Ты куда собрался? — поинтересовался он.

— На родину, в Галлию.

— Твой отец прислал за тобой?

— Нет. Цезарь Галерий уволил меня из армии.

— На каких основаниях?

— Он же цезарь. Какие еще нужны ему основания?

— Но тебе хоть объяснили причину?

— Даций говорит, это потому, что я на днях тебя не убил, или потому, что ты не убил меня. Как ни крути, а мне это непонятно.

— Все очень просто, — проговорил Константин и рассказал ему о своей беседе с Галерием.

— Так вот в чем дело. — Крок недобро усмехнулся. — Нас двигают по доске, как фигуры в какой-то игре. И никому из нас нечего особо сказать, в какой переплет мы угодили.