Френк Слотер - Чудо пылающего креста

— Но ты говорила еще, что решила выйти за меня замуж, когда увидела, как я сражаюсь с Кроком в Никомедии.

— Да, говорила. Но я также решила, что когда-нибудь стану августой. Сделай меня августой — и завтра же я буду твоей.

— Ну что ты меня мучаешь! — гневно воскликнул он, — Ты ведь отлично знаешь, что теперь мне до трона далеко — дальше, чем прежде.

— Да легионы обожают тебя с тех самых пор, как ты спас от смерти стольких солдат, когда они отступали из Персии, — сказала она. — Если бы после отречения Диоклетиана ты обратился к ним от имени своего отца, то уж мог бы сам позаботиться о себе и стать августом Востока.

— Как же я мог бы вот так взять и разделаться с Галерием?

— Да так же, как и другие императоры до тебя, — предав его смерти, — спокойно проговорила она, — В конце концов, на отречении Диоклетиана народ заявил, что ты ему нужен. И он бы тебя поддержал, если бы ты отделался от Галерия и объявил себя на его месте.

— А сохранение порядка в империи? То, к чему стремился Диоклетиан?

— Уже зреют силы, которые разорвут ее на части, — пожав плечами, сказала Фауста. — Максенций строит планы против Севера, а мой отец — против Галерия и Максимира Дайи. Если Диоклетиан решит, что есть опасность потерять Восток, он может вернуться на трон. Тогда и отец снова провозгласит себя императором Запада.

— Забываешь, что август сейчас — мой отец.

— Тут хватит места для троих: твой отец — в Галлии, Британии и Испании, а ты при нем цезарь; мой отец — в Италии, Африке и Паннонии; и Максенций — в Египте и Сирии. Такое деление империи гораздо разумней, чем то, которое было при Диоклетиане. Ты же видишь это.

С этими словами она снова оказалась в его объятиях. И он, обнаружив, что Фауста стала куда более женственной, чем в час их расставания в Риме, пришел в такое возбуждение, что забыл обо всем на свете. Когда она целовала его в губы, мягкость ее рта воспламенила в нем непреодолимое желание, грозящее завладеть им полностью. Но даже когда Фауста прильнула к нему всем телом, — вполне сознавая, подозревал Константин, как это действует на него, — он не мог не задаваться вопросом, в какой же степени ее страсть основана на действительных чувствах и в какой — на желании ее продвинуться в своих собственных планах.

— Теперь, после Никомедии, тебе остается только одно: сделать себе в Галлии и Британии, такое имя, чтобы легионы пошли за тобой, куда ты захочешь. — Она оттолкнула его как раз в тот момент, когда он по-настоящему распалился. — Ведь сделал же себя Караузий августом Британии.

— Он был мятежником!

— Перед тем как стать мятежником, он был героем — когда выгнал пиратов из пролива. Мой отец и Диоклетиан даже признали его августом Британии.

— Только потому, что в Галлии шло брожение от восстания багаудов, а с севера угрожали германцы.

— В Галлии вечно идет брожение, — весело сказала она, — А германцы только того и ждут, когда им представится возможность перейти через Рейн. Пикты снова подняли восстание в Британии, и я только вчера слышала, как отец говорил, что Констанцию придется снова переправляться через Фретум-Галликум, чтобы подавить его.

— Он делал это и раньше, — не без гордости напомнил ей Константин.

— Но только потому, что мой отец, когда Констанций повел свою армию в Британию, пошел из Медиолана в Галлию и прикрыл границу через Рейн в Колонии Агриппине и Могонтиаке [51] Ныне города Кельн и Майнц. .

— Что правда, то правда, — согласился Константин. — Полагаю, ему бы снова хотелось это сделать.

— Возможно, если твоего отца не поддержит Север. Теперь, когда Констанций женат на Феодоре, все мы в семье должны помогать друг другу, — Она сопроводила свои слова быстрым дразнящим поцелуем, — Вот видишь: у тебя есть все основания, чтобы сделать себе имя в Британии. Победишь пиктов и иди дальше на север, к Стене Антонина [52] Самая северная линия укреплений римлян в Британии, построенная императором Антонином. , затем переправься через нее, захвати Гибернию [53] Ныне Ирландия. — и ты будешь править территорией, заслуживающей того, чтобы провозгласить себя августом.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил он, пораженный ее знакомством с городами, о которых он даже и не слышал.

— Учила, разумеется. Как только я решила стать августой Британии — это было несколько месяцев назад…

— Несколько месяцев назад!

— Мать получила письмо от Феодоры: твой отец потребовал, чтобы Галерий послал тебя в Галлию на помощь ему в усмирении пиктов, — терпеливо объяснила она. — Я вспомнила, что Караузий был когда-то августом Британии, и стала читать о ней.

— Ты забываешь, что Караузию позволили править только потому, что наши с тобой отцы были слишком заняты: они старались обезопасить Галлию для Рима. Когда они с этим покончили, и ему пришел конец.

— Только потому, что Караузий стремился распространить свою власть и на Галлию, — поправила она, — Ты ведь, конечно, это знал.

Константин не был слишком уверен в этом — он никогда не отличался особо сильными знаниями по истории, но ему не хотелось, чтобы она об этом догадалась.

— Вот видишь, что бывает с людьми, которые слишком заносятся? — торжествующе воскликнул он.

— Мы не станем брать Галлию! — Голос Фаусты прозвучал с несколько раздраженной интонацией; учительница явно начинала терять терпение со своим непонятливым учеником. — Ты с персидской войны уже герой, а сыновья Феодоры слишком малы, чтобы править. На время ты можешь стать цезарем Британии, а потом августом. Затем, когда твой отец в конце двадцатилетнего правления отречется от власти, ты станешь править и Галлией. А при поддержке двух мощнейших армий в империи ты сможешь перейти через Альпы и стать правителем Италии, а через несколько месяцев — и всей остальной империи.

У Константина появилось ощущение, несколько похожее на то, что он испытал однажды на Востоке, когда смотрел на извивающуюся змею, медленно встающую из корзины под завывающие звуки флейты в руках старого заклинателя. И тут в его сознание вторгся посторонний звук: два быстрых удара в дверь и после короткой паузы — третий. Это Даций предупреждал, что Фаусте пора уходить.

— Будь в Британии таким же отважным, как тогда с персами, мой милый, — сказала она, становясь на носки, чтобы поцеловать его на прощание. — И глазом не успеешь моргнуть, как тебя провозгласят там августом, и я прибегу к тебе со всех ног.

— А что, если твой отец все еще будет не согласен?

— Не беспокойся, я всегда смогу уговорить его. Если понадобится, я и убегу.

— Почему бы тогда не поехать со мной сейчас?

— Но, милый, подумай! — воскликнула она, широко распахнув глаза, — Нужно ли участвовать в забеге, если приз уже заранее твой?