Михаил Ишков - Супердвое: убойный фактор

Шталаг оказался сборным пунктом, где собирали всякое отребье, согласившееся послужить великой Германии. Более мерзких типов мне в жизни встречать не приходилось. Я не мог понять, почему их не добили в тридцать седьмом…»

«…но я еще верил в чудодейственную силу слов, в торжество арийской справедливости. Я еще надеялся, что сыну расстрелянного большевиками Альфреда фон Шееля, помимо почестей, должно найтись место на земле, на которую ступила нога его соотечественников».

«В лагерь частенько наведывались офицеры вермахта, а также два господина в серой форме с ромбом на рукаве. На ромбе было вышито «СД». Дня через два меня вызвали в комендатуру и предложили в письменной форме изложить, кто я и с какой целью перешел линию фронта. Объяснительную записку я написал по-немецки, однако наблюдавший за мной штабс-вахмистр порвал страницы и приказал переписать по-русски. К моему глубочайшему удивлению история Алекса-Еско Альфреда Максимилиана фон Шееля никого не заинтересовала, даже вербовщиков из абвера. Один из них, какой-то прыщавый обер-лейтенант, вызвал меня и предложил рассказать — опять же на русском! — как я попал в плен. При этом сам он владел русским отвратительно и, скорее всего, просто хотел потренироваться в языке. Подробности моей жизни его мало интересовали. В конце допроса он задал несколько наиглупейших вопросов — например, с какой целью я изменил фамилию Шеель на Неглибко? Или — зачем мой отец сменил подданство?

Более внимательно ко мне отнесся следователь из эйнзатцгруппы, расквартированной в Смоленске. Этот, по крайней мере, позволил мне объясниться по-немецки. Он внимательно выслушал меня, затем дал бумагу и попросил еще раз изложить свою историю, начиная с того момента, как я оказался на территории Советского Союза. Школьные годы разрешил опустить — отметить только даты, когда отца перебрасывали с места на место и в каком классе я учился.

Эта волынка тянулась до первых чисел ноября. Я совсем упал духом. Все изменилось в годовщину революции. Меня неожиданно вызвали в комендатуру, усадили в легковую машину и увезли в Смоленск. Там меня поджидала удача. Я встретил — кого бы вы думали? — вашего свердловского знакомого, господина Майендорфа.

Сначала я не мог разобрать, в каком он чине, несомненно, высоком — все ходили перед ним на цыпочках. Позже он рассказал, что его отправили на Восточный фронт с инспекционной поездкой. Перед самой поездкой рейхсфюрер произвел его в штандартенфюреры. В ту пору он проходил по VII, «идеологическому», управлению РСХА. Руководство интересовало, как идут дела в недавно организованных на оккупированных территориях эйнзатцгруппах, в задачи которых входило обеспечение порядка на оккупированных территориях и борьба с враждебно настроенными по отношению к рейху элементами в тылу сражающихся войск. Как раз в это время на посту начальника эйнзатцкоманды «В» небезызвестного Артура Нёбе сменил оберфюрер СС Науман, добрый знакомый дяди Людвига.

Майендорф встретил меня ласково, называл «мой дорогой Алекс», но настороженности не скрывал. Попросил еще раз со всеми подробностями, «вплоть до самых ничтожных», описать мои приключения в стране большевиков. Посоветовал не спешить и осознать цену каждого слова. Как говорят русские, что написано пером, не вырубишь топором.

Это пожелание дяди Людвига я выполнил в полном объеме и в спокойной обстановке, так как в Смоленске мне разрешили поселиться на частной квартире — в доме, расположенном неподалеку от комендатуры. В середине ноября меня вызвали допрос в гестапо.

Вот тогда я вновь, нос к носу столкнулся с Авиловым…»

«Этот негодяй служил у них опознавателем. Оказавшись в плену, он, спасая свою шкуру, выдал всех, кого знал по училищу и по работе на НКВД. На очной ставке Авилов, не задумываясь, даже с какой-то радостью, подтвердил — «да, это Неглибко, известная комсомольская тварь» и настоятельно потребовал, чтобы «господин офицер обратил на меня особое внимание». Свою неприязнь Авилов объяснил тем, что не встречал более зараженного неизлечимым фанатизмом и отъявленной коммунистической фанаберией, урода. Он посмел тыкать в меня пальцем — «этот один из самых отъявленных! Отличник боевой и политической подготовки, активист. Сотрудничал с особым отделом. Посещал концерты с приезжим энкаведешником. Его первым отобрали в группу диверсантов».

Я объяснил гауптштурмфюреру Ротте, что сознательно стремился попасть в спецгруппу, поэтому и старался преуспеть в учении. Как иначе я мог оказаться за линий фронта? Что касается Авилова, его, между прочим, тоже отправили на спецкурсы, и не за красивые глаза. Он тоже был активистом, а заодно доносчиком и мелким воришкой. Еще вопрос, кто из нас чем заражен. Я назвал Авилова недоноском и обвинил в том, что в тыл германских войск он был заброшен НКВД, а его услуги, которые он оказывает германским войскам, оплачены Сталиным.

Авилов бросился на меня с кулаками. Прежде, чем нас растащила охрана, я успел врезать ему под дых.

Перепуганный следователь призвал нас к порядку и поставил вопрос ребром — кто из нас говорит правду и кто лжет?

Мы вновь взялись за дело. Авилов обвинил меня, что я стучал на товарищей и писался по ночам. Эта несусветная ложь вывела меня из себя. Я на правах арийца еще раз врезал ему.

Нас вновь растащили.

Порядок навел явившийся на допрос господин Майендорф. Полагаю, он ждал удобный момент, чтобы популярно объяснить следователю, каким образом сподручнее всего выявить истину. Он приказал охранникам покинуть помещение, потом вытащил парабеллум и предложил.

— Пусть господа сами решат этот спор. В пистолете один патрон. Я кладу его на стол… — он положил оружие примерно посередке между мною и Авиловым. — Мы с господином Ротте отойдем в сторону а вы по команде хватайте оружие и постарайтесь свести счеты.

Авилов взвыл.

— Господин офицер, я всегда честно служил Германии. За что же?..

— Это шутка, господин Авилов, — объяснил Майендорф.

— Ах, шутка!.. — нервно обрадовался Авилов и, не глядя в мою сторону, многозначительно прибавил. — Что ж, пошуткуем, красная сволочь!

Затем Майендорф обратился ко мне.

— Вам ясно, господин Неглибко? Это шутка.

— Так точно, господин офицер!

— По местам! — скомандовал Майендорф.

Раздосадованный Авилов мелкими шажками отошел к стене.

Я тоже.

Я насквозь видел этого гада. За несколько лет он привык к тому, что его доносы являлись окончательными и не подлежащими обсуждению приговорами. Та же история повторилась в гестапо. Он тыкал в пленного пальцем — того расстреливали. Что же случилось на этот раз? Почему Неглибко, которому достался билет на концерт Мессинга, и здесь обошел его? Что это за порода такая выдающаяся, которой все можно?..