Михаил Ишков - Супердвое: убойный фактор

Мы расположились в тускло освещенной спаленке, рядом еще одна комната, в которой посменно грелись сопровождавшие меня в город десантники и Петруха.

В городе изредка стреляли, еще реже до нас отголоском доносилась артиллерийская пальба.

Сидевший спиной к двери Закруткин доложил — наши врезали Гудериану по самое-самое. По свидетельству офицеров дивизионного штаба, к середине декабря его 2-я танковая армия и 43-й армейский корпус оказались отброшенными в разные стороны в результате чего между ними образовался разрыв в сорок километров. В самой Калуге оккупантов мало — неполная рота полицейского батальона, несущая караульную службу, и штабные подразделения 167-ой дивизии. Вся остальная тыловая «сволочь» сведена в оперативную группу и отправлена под Тарусу, где с их помощью командующий 43-им корпусом Хейнрици пытается заткнуть образовавшуюся брешь.

Затем Толик вкратце поведал, что ему пришлось пережить в плену, рассказал о встрече с Майендорфом, о ситуации вообще и в Калуге в частности.

Мы пили чай, настоящий, байховый, который я захватил с собой из Москвы. Анатолий, скинувший пилотку и полушубок, теперь сидел передо мной в офицерской форме без знаков различия и нашивок, кроме имперского орла на правой стороне кителя. Орел держал в когтях свастику, этот знак обозначал принадлежность к высшей расе. Другими словами, власти официально признали его немцем.

Он признался, это большая удача, что мы вновь вместе.

— Точнее, на связи, — поправил я его.

— Пусть даже так, но почему именно вы? Я рассчитывал, что руководство пришлет кого-нибудь из курсантов или товарищей по институту.

— Так сразу это сделать трудно, а времени у нас в обрез, ведь ты написал, что имеешь важные сведения, касающиеся планов немцев на юго-западном направлении. Мы крайне нуждаемся в такого рода данных. Что касается курсантов, в живых осталось несколько десятков человек, большинство раненые. Товарищей из института разбросала война. Пришлось мне…

— Это страшный риск. Причем неоправданный… Вы же работник центрального аппарата.

— Меня попросил от этом товарищ Сталин.

Анатолий поперхнулся.

— Сочиняете?

Я пожал плечами.

— С какой стати?

— Расскажете?..

Я рассказал, затем сменил тему.

— Теперь давай обобщим факты. Они таковы — в первом бою ты струсил, Толик. Тебе стало стыдно. Ты попытался найти оправдание своей слабости, тоже факт. И наконец — в плену ты воочию убедился, с каким зверьем воюем. Теперь о том, какие выводы из этого следует. Какую игру ты затеял? Ты спелся с врагом?

— У меня и в мыслях не было!! — воскликнул Закруткин.

— Верю, поэтому я здесь. Теперь насчет того, на что ты рассчитывал. Ты не рассчитывал так быстро увидеть связного. Ты рассчитывал, что мы не сумеем сработать оперативно. Ты не рассчитывал увидеть меня в оккупированной Калуге. Я так полагаю, ты опять решил выкинуть какой-то фортель. Решил жить своим умом — вы там, на Лубянке, думайте, что хотите, а я поступлю по-своему. Интересно, что ты затеял на этот раз? Помочь Петрухе отомстить за родственника или добыть план обороны города? А может, похитить командира дивизии? Генерал, конечно, будет посолиднее. Ты на что рассчитываешь — вот я появлюсь у наших с плененным генералом и тебе сразу спишут все грехи! А то, глядишь, наградят и отправят на фронт — и ты расплатишься за все сразу! За свою минутную слабость, за танкиста Кандаурова, за братишку Заслонова, за мечтателя Циолковского и его обгаженные космические аппараты, за товарищей по училищу, которых фашисты добивали штыками. Ты рассчитывал, что, оказавшись среди своих и даже не получив прощения, ты в любом случае избавишься от Шееля. Дальше фронта не сошлют. Ты станешь свободным и независимым, ринешься в бой без оглядки на этого недобитого барончика, который рано или поздно подставит тебе подножку. Так?

Закруткин — в сущности, совсем еще мальчишка, чуть постарше Заслонова, пусть даже повидавший, как враги, изображая расстрел, ради смеха простреливали уши пленным, — кивнул.

— Фрондер ты, Закруткин. Родина требует от тебя исполнения приказа, а ты все норовишь поступить по-своему. Толик, запомни, для тебя родина — это мы. Это Лубянка! И не надо играть с нами в прятки.

— Шеель все равно предаст.

— Каким образом?

— Не знаю, но это неизбежно. Он немец. Он не дурак.

— И ты испугался?

Он не ответил.

Я не торопил его. В таких делах спешить нельзя. Что у него, столичного мальчишки, было за плечами? Комсомольская юность, московская, а значит, сытая жизнь, желание сыграть в Мальчиша-Кибальчиша? Папаша в больших чинах, причастен к секретам. Наверное, рассказывал сынку об Испании? Пробуждал у него, так сказать, революционно-романтические настроения, а может, прививал убежденность в том, врага можно разгромить «малой кровью, могучим ударом»?

Оказалось, что для результата, который мы надеялись добыть, этого маловато. Химеры рухнули в одночасье. Наследники Гете и Гельдерлина, творчество которых Анатолий выбирал для курсовых, в насмешку над всякими понятиями о просвещении и гуманизме ради забавы швыряли пленным буханку хлеба и с восторгом наблюдали, как унтерменши не на жизнь, а на смерть сражались за нее. Этот шок просчитывался как дважды два.

Меня тревожило, какой вывод он сделал из этой истории?

— Если бы вы попали в плен…

— Таким, как я, в плен попадать нельзя.

Анатолий усмехнулся, потом с подковыркой поинтересовался.

— Поэтому руку из кармана не вытаскиваете?

— И поэтому тоже.

— Что у вас там, пистолет или граната?

— Лимонка.

— С чеки сняли?

— Снял.

Он принялся перемешивать чай. Наглядевшись на черную остывшую жидкость, предложил.

— Может, поставим чеку на место?

Я не ответил. После паузы спросил:

— Видеть не можешь эти рожи?

Закруткин молча кивнул.

— Мою тоже?

— Что вы, Николай Михайлович! Помните, вы объясняли нам с Шеелем, что такое согласие. Я, после того как оказался в плену, отыскал ключик к согласию. Нашел, так сказать, на базе ненависти к врагу. Разве родине не нужна моя ненависть?

Вернувшийся с поста заиндевелый десантник заглянул в комнату.

— Чисто.

Я вытащил руку из кармана. Анатолий с трудом разжал мои пальцы, вставил в гранату чеку.

Некоторое время я дул на руку, потом, отхлебнув еще теплый чай, объяснил.

— Родине нужна не ненависть, а результат. Ты был невнимателен и мало что понял в согласии. Оно всегда для чего-то, что по определению является плюсом. Согласие всегда строго очерчено и направлено на результат. Нельзя искать согласие непонятно о чем. Это первое. Второе, тот, кто попытается найти согласие с оккупантами, в конце концов скатится к предательству. Это неизбежно. Я разве требовал от тебя пускаться с ними в пляс? Даже под музыку ненависти. Тем более под такую музыку! Это верный путь к срыву задания. На базе неприязни, с позиций мести никакого согласия быть не может. На танец тебя пригласил я, пригласила Лубянка, и ты не имеешь права сменить партнера. Мы должны так исполнить свою партию, чтобы у врага тени сомнения не возникло. Эти одичавшие потомки Гете и Гельдерлина должны встретить наше выступление аплодисментами. Я — твой партнер, ясно?! Ты должен беспрекословно выполнять мои приказы. Боже упаси тебя помыслить о каком-нибудь подвиге без моего приказа. Товарищ Сталин потребовал любой ценой внедриться в верхи германского руководства. Ты нужен партии на этом посту. Он просил передать — это партийное задание. Это задание самого товарища Сталина. Усек?!