Михаил Ишков - Супердвое: убойный фактор

— Удобную, понимаешь, занял позицию. Если ввод в строй предприятия сорвется, он заявит — я же сигнализировал! Надеется выйти сухим из воды. Ну, скажи, Трущев как партиец и чекист, как я должен поступить в этом случае? Пойти на поводу у этого перестраховщика? Изолировать Шееля?

— Вы, товарищ Кудасов, все-таки найдите время и напишите все подробно, — посоветовал Трущев, сделав особый упор на слове «товарищ». — В Москве разберутся. А Ефимов со своей позицией может и просчитаться.

— И я о том же! — порозовел начальник райотдела.

— А пока организуйте мне встречу с Шеелем, только не в райотделе, а где-нибудь в укромном месте.

— Сделаем! — пообещал начальник райотдела.

Весь день до вечера Николай Михайлович упорно готовился к встрече с Бароном. Прежде всего познакомился с местными данными — их, благодаря активности Ефимова, оказалось немало. Затем перебрал в памяти все, что знал о нем и попытался наметить линию разговора. Для этого особое внимание уделил фотографиям. В школьные годы ему в руки попала книга, в которой описывалось, как какой-то знаменитый сыщик по фотографиям отыскивал преступников. Стоило ему только взглянуть на изображения подозреваемых, как он безошибочно тыкал пальцем — вот этот! При этом всякие ссылки «на чудо» сыщик решительно отбрасывал. Свою прозорливость он объяснял исключительно «научными соображениями». В книге всерьез утверждалось, что человеческая душа имеет материальную основу. Эта тончайшая субстанция представляет собой напластования атомов и всяких прочих невидимых элементарных частиц. Они-то и составляют биографию каждого индивидуума, но главное — содействуют несмываемости улик, обязательно, рано или поздно, проступающих на лице преступника. Уверовав в чудеса материализма, Трущев взял личное обязательство развить в себе такого рода способности, без которых трудновато будет построить социализм.

Получив назначение в НКВД, он полагал, что лучшего места для осуществления своей мечты ему не найти, и, поднабравшись профессиональных навыков, используя сверхчувственную проницательность, ему удастся загнать в угол любого врага. Действительность оказалась грубее, требования к сыскной работе проще — постоянно повышай бдительность, остри чутье и, опираясь на простых советских людей, особенно на негласных активистов, собирай факты. Активисты действительно не дремали и заваливали НКВД сообщениями о планируемых там и тут терактах, о контрреволюционных разговорчиках и нездоровых насмешках над всем, что было дорого и свято. В таких условиях собственно оперативной работе было тесновато, однако этот разлад вовсе не разочаровал Трущева. Он был согласен, врага следует добивать на корню, однако такой настрой — так ему казалось — вовсе не исключал необходимости повышать квалификацию.

С этих позиций он и рассматривал фотографии, которых в деле барона Шееля хватало. Вот анфас, вот профиль. Вот тычет куда-то пальцем — вероятно, указывает направление в светлое будущее. Вот Шеель среди итээровцев — отпустил усы и ничем не выделяется из общей массы. Вот в толпе собравшихся на субботник стахановцев и активистов — стоит, опершись на лопату.

Эти два последних снимков очень заинтересовали Николая Трущева. Что-то в них было не так. Зачем опытному инженеру лопата? Зачем усы? Зачем прячется за черенок? Чтобы показать — смотрите, какой я сознательный?

Он долго разглядывал лицо старика, и никак не мог выявить скрытую причину, толкнувшую человека дворянских кровей отправиться на Урал, в страну пытавшихся обратить сказку в быль коммунистов? Что он здесь искал? Почему в глазах скрытое пренебрежение и даже насмешка, а во вцепившихся в черенок пальцах столько показного энтузиазма?

Вот что поразило Трущева во время беседы с этим непомерно высоким, высохшим донельзя человеком — какая-то присущая только худым людям чрезмерная непримиримость, доходящая до фанатизма. Тот явился в райотдел прямо с производственной площадки, на крыльце смел веником снег с валенок, затем гордо, но вежливо поинтересовался у дежурного — куда пройти. С той же старорежимной обходительностью разговаривал с Трущевым, представившимся уполномоченным из Свердловска, однако доброжелательный тон разговора ни на йоту не подвинул Шееля к согласию. Он был решительно против всяких встреч «со своим прошлым». Кроме того, красный барон не желал тратить время «на всякие глупости». До сдачи объекта осталось несколько месяцев, а дел невпроворот. На железной дороге заносы. О какой поездке в Свердловск может идти речь?!

— Если товарищ чекист настаивает, чтобы я пожертвовал драгоценным временем, командировку в областной центр надо обязательно согласовать с облтрестом. Вам это сделать несложно.

— Вы не любите чекистов? — задал провокационный вопрос Трущев.

— Чекистов я уважаю, — ответил Шеель, — но не могу позволить кричать на себя.

— Наш сотрудник погорячился, вы должны понять его — он на посту.

— А я? Разве я бездельничаю или, как у вас говорят, ваньку валяю? Пока я собственными руками не пощупаю первый лист фанеры, я не буду иметь покоя. Так и скажите вашим начальникам.

— Так и скажу, Альфред Максимилианович. Но вы должны и нас понять. Бывают разные обстоятельства. Если я вас правильно понял, вы настаиваете на официальном оформлении вашего отъезда в Свердловск. Но мне кажется, не в ваших интересах привлекать внимание к этой поездке. Это также и не в наших интересах.

— Нет уж, увольте! Зачем человеку, лишенному выбора, соглашаться добровольно засунуть голову в петлю. Вы уж как-нибудь сами.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, как же! Ваш коллега грозился арестовать меня, если я откажусь встречаться с Людвигом. Однако стоит мне встретиться с ним, и я сразу попаду на заметку. Мне уже не отмыться, и рано или поздно мне предъявят обвинение в связи с фашистами. Так что лучше я откажусь от встречи, чем соглашусь на нее.

Это замечание, разумное само по себе, наводило на мысль, что Шеель знает больше, чем говорит. Такой ход как попытка уговорить его встретиться с Майендорфом был просчитан им заранее, так что классовый подход к детской дружбе здесь был ни при чем. Была еще одна зацепка, прорвавшаяся по ходу беседы, но сразу Трущев не сумел ее оценить. Он, имея в виду указание Берии, которое, конечно, к делу не подошьешь, рискнул пообещать.

— Альфред Максимилианович, я гарантирую вам неприкосновенность после встречи с Майендорфом.

— Вы гарантируете, что мне никогда не будет предъявлено обвинение в том, что я имел контакт с подданным иного государства?

«Отличная формулировка», — поставил еще одну зарубку на память Трущев и подтвердил.

— Именно это я и хотел сказать.