Михаил Ишков - Коммод. Шаг в бездну

Тертулл содрогнулся от ужаса. С трудом уняв дрожь, нарочито зевнул врастяжку и выговорил.

— Спать хочу. Ложись‑ка, Луция, завтра рано вставать. Будем принимать поздравления.

— К лярвам поздравления. Мне с тобой не понравилось.

— А с кем понравилось? — не вдумываясь в смысл того, о чем он спрашивает, поинтересовался Тертулл.

— С Переннисом. Этот был крут. С Летом.

— А с Бебием?

— Этот отказался. Встал столбом, говорит, не могу, величайший, режь на куски, не могу. Такой гордый.

Коммод затеребил поэта.

— Ты послушай. В десятый день марта в Риме празднуют праздник Венеры. Давай устроим пир, и ты вполне убедишься, что людишки — ничтожества. Что им не подсунь, всему рады. Я прикажу подмешать в подаваемые в зал блюда свежайшее дерьмо. Вот посмотришь, сожрут и еще нахваливать будут.

Тертулл резко сел на постели.

— Зачем? — громко спросил он.

— Что зачем?

— Зачем в пищу говно подмешивать?

— Так я и говорю, чтобы у тебя сомнений не оставалось.

— А если останутся, прикажешь бросить в клетку ко льву?

— Даю слово, что в ближайшие полгода не трону. И все‑таки дерьмо я им подмешаю. Но смотри, если проговоришься, я тебе такую казнь выдумаю, что мало не покажется.

— Как же амнистия на полгода.

— Это само собой. Я издам указ, и все будут считать, что ты находишься под сенью моей милости. Но если проговоришься, лев полакомится твоими внутренностями без всякой амнистии. Если потребуешь соблюдения всех формальностей — соблюдем! Глашатай зачитает хищнику указ, что ты находишься под высочайшей защитой и тебя нельзя трогать.

— А если тронет? — заинтересовался Тертулл

— Его самого убьют.

— Кого?

— Льва!

— А — а, я думал глашатая.

— Глашатая‑то за что? Но если ты настаиваешь, — согласился Коммод, — можно и глашатая.

— Не надо.

— Что не надо?

— Глашатая.

— Но ты же сам сказал.

— Что я сказал? Это ты, Луций, сказал, что я могу попросить у тебя какую хочу награду. Норбану ты вернуть не разрешил, поэтому я хочу, чтобы глашатаю сохранили жизнь.

— А ты не выдашь мой секрет?

— Ни за что! — с расстановкой и огромным чувством выговорил Тертулл. — Мне бесконечно дорога жизнь глашатая.

— Согласен.

— И льва тоже помилуй.

— А зверюгу за что миловать?

— Ты же пообещал, что выполнишь мою просьбу.

— Ну ладно. Льва не тронут, но ты смотри, не проговорись.

Пир удался на славу. На него был приглашен «весь Рим». Золотари весь день свозили в дом Тиберия самое свежее месиво, добытое из выгребных ям. Самые искусные повара мазали им всевозможные кушанья.

Гастрономической фантазии поваров не было предела. Из закуски были представлены морской еж, сырые устрицы, ракушки двух сортов, дрозд со спаржей, холодное мясо откормленной курицы, рагу из устриц и мидий, черные и белые каштаны, бекасы, лопатки косули и дикого кабана, домашняя птица, жареная в тесте, съедобные пурпурные улитки, жареные садовые сони в меду с маслом, черные и светлые маслины. На горячее были поданы свиное вымя, голова дикого кабана, рагу из рыбы, утка домашняя, утка дикая фрикасе, зайчатина жареная, вымоченная в вине, ватрушки и сухарики. На рашпере были нанизаны горячие колбаски, а под ними лежали горячие же сирийские сливы.

Вино подавали «Столетнее опимианское фалернское».

Наконец внесли украшение стола — знаменитое «четвертное лекарство». Это блюдо — изобретение утонченного гурмана Элия Вера, соправителя Адриана, готовилось из свиного вымени и окорока с добавлением фазаньего мяса и тонкого печенья.

От всех блюд шел густой и ароматный дух свежего дерьма.

Сначала император, усмехаясь, с удовлетворением поглядывал на многочисленных пирующих гостей. Указывал на них устроившемуся рядом с ним Тертуллу. Несколько раз император поднимал фиал за своего придворного поэта — все дружно начинали восхвалять Тертулла. Тот, прижавшийся к боку императора, слабо улыбался в ответ, кивал знакомым, которые жадно ловили его взгляд, и с тоской размышлял, как изменчивы люди. Стоило ему на одну ночь стать мужем императора, как на следующий день возле его дома собралась многочисленная толпа. Все известнейшие люди Рима считали своим долгом нанести визит угодившему в фавор стихоплету. Самая высокопоставленная знать спорила за место в очереди. Счастливчиком считался тот, кто сумел пробраться во второй десяток стремившихся засвидетельствовать свое почтение посетителей. Несколько дней Тертулл только тем и занимался, что принимал гостей.

Во множестве хлынули и его прежние литературные друзья, внезапно обнаружившие в ранних поделках Тертулла бездну юмора и море мысли. Все наперебой просили — нет, требовали! — разрешения на постановку его мимов. Тертулл пытался возразить, что запрет на комедии исходит от самого… и тыкал пальцем в потолок. Ему объясняли, что это не его забота. Это трудность, с которой вполне можно справиться, надо только уметь хлопотать перед… тычок в потолок.

Нашествие визитеров продолжалось и в день праздника Венеры. Уже с утра гости шли и шли, так что Тертулл не имел возможности не то что пообедать, но и позавтракать. За весь день едва успел перехватить по крохам, поэтому на пиру, не взирая на смердящий припах, он не удержался и приказал рабу положить на тарелку фазанью грудку.

Император с некоторым недоумением глянул на него. Тертулл почувствовал, что допустил бестактность, замер и сделал вид, что его вовсе не интересует поданный ему кусок. Наблюдая за публикой, он заметил, как тот или иной гость пытался вытереть поданные яства о края тог или о покрывала, которыми были покрыты их ложа.

Тертулл, изобразив неловкость, уронил бочок — вытереть открыто, испачкать покрывало или край своей одежды побоялся. Будет беда, если и одежды цезаря окажутся замаранными. То ли дело поднять кусок с пола. Никто не увидит. Он отогнал поспешившего на помощь раба, и, прячась за спину императора, пальцами нащупал фазанью грудку, обтер ее об пол и, преодолевая отвращение, отправил в рот. Пожевав, решил, что мясо вполне съедобно, запах дерьма почти не слышен.

Между тем Коммод с брезгливой усмешкой продолжал обозревать приглашенных на пир. Поймав его взгляд, тот или иной гость тут же вскакивал со своего места, поднимал в честь «величайшего», «лучшего», «божественного» фиал с вином. Радость хлестала через край! Все активно прожевывали и глотали пищу.

Заметив жест Тертула, приказывающего слуге положить ему на тарелку «четвертного лекарства», император на три четверти повернулся к поэту. Надменное выражение на его лице сменилось откровенным изумлением. Он резко толкнул Тертулла.

— Постумий, что с тобой?! Ты жрешь с таким удовольствием, что я не знаю, что и подумать?