Михаил Ишков - Коммод. Шаг в бездну

— Вот и принимай! Ты же знаешь, дядюшка, я с детства не мог терпеть умозрительных вопросов. Приди и скажи — вот там‑то и там‑то находится продовольствие, но по какой‑то причине его не доставляют вовремя. Тогда можно будет меры.

— Я сказал это к тому, чтобы ты ориентировался в обстановке. Чтобы был готов к наихудшему. Такова обуза, которую приходится тащить императору. Твой отец всегда досконально разбирался в подобных вопросах.

— Оставьте вы, наконец, в покое божественного Марка! — в сердцах воскликнул Коммод. — Что было, то прошло. Ради процветания государства, дядюшка, я готов всем пожертвовать. Готов вникать во все детали, а не сидеть сиднем, — в сердцах уточнил Коммод, — в этой занюханной Виндобоне.

— Но именно здесь находится лучшая часть сената, здесь все военачальники — опора и надежда Рима, здесь государственная казна. Здесь свершается то, что называется историей! — с той же страстностью воскликнул Помпеян.

— Ага! — резво закивал император, — Где же тогда происходят государственные праздники, игры, религиозные церемонии? Здесь, что ли? В этом лосином углу?.. Они свершаются в столице и проходят без меня, без главного понтифика и опекуна римского народа. Приближаются Аполлоновы игры, за ними последуют празднества в память побед Суллы. Скоро Столетние игры, необходимо заранее подготовиться к ним, а я заперт на границе, вдали от всего, что делается и решается в Риме.

— Но, Луций, — пытался убедить его Помпеян. — Завершив дело, начатое твоим отцом, мы триумфально вернемся в Рим. Это будет неслыханный подвиг, достойный божественных Юлия, Августа и Траяна. Безопасность империи будет обеспечена.

— А моя?! — воскликнул молодой человек. — Моя личная безопасность будет обеспечена победой на севере? И дождемся ли мы когда‑нибудь победы? И сколько будет стоить организация новых провинций. Известно ли тебе, что в Риме уже полгода не было денежных раздач плебсу. Ты полагаешь, что населению столицы по сердцу подобная бездеятельность цезаря? Все хлебные раздачи, проведенные в последнее время, превращались в постыдный фарс. Недавно в давке возле государственных складов было задавлено более десятка человек. Известно ли тебе, что в банях начали пренебрегать строжайшим запрещением отца лицам разных полов купаться совместно? Ты полагаешь, что подобные безобразия добавляют уважения к власти? Я уже почти три месяца держу в руках бразды правления, а в Риме до сих пор не было проведено ни одного мало — мальски стоящего представления гладиаторов.

— Луций, — развел руками Помпеян, — какому разумному человеку придет в голову обвинять тебя в этих неустройствах? И что такое гладиаторские игры? Развлечения подлой черни. Твой отец…

— Я уже просил, Клавдий, не тыкать мне в лицо именем моего божественного отца. Мне лучше, чем кому бы то ни было известно, как мой отец относился к подобным мероприятиям. Сколько раз меня подвергали беспрецедентным наказаниям, за то, что я без разрешения убегал на представления гладиаторов, просиживал у них казармах! Я помню все! Марк поступал подобным образом, потому что у него были присущие только ему достоинства. Он желал и мне привить свои сильные стороны. Но я другой! Понятно?! У меня иные плюсы, я отличаюсь другими добродетелями. Я уверен, что отсутствие развлечений в Риме, скандалы с продовольственными раздачами, тем более небрежение при совершении религиозных обрядов всерьез угрожают моему положению в государстве. Ты говоришь о разумных людях. Покажи, где они, умники? Наш родственник Дидий Юлиан? Его едва ли можно отнести к философам? Он рад — радешенек, что больше нет необходимости читать на ночь диалоги Платона, заучивать наизусть сентенции Эпиктета и Сенеки. Те же чувства испытывают и большинство отцов — сенаторов. Прими во внимание, что во времена моего божественного отца никто не заставлял этих людей набираться чуждой им по самому духу учености. Это не отец придумал, это подданные решили, что незнание текстов Зенона, Аристотеля и Платона является самым большим несчастьем, какое может постичь человека в бренной жизни. Теперь Дидий Юлиан страдает от невозможности влезть на Клиобелу. По сообщениям Ауфидия того же рода муки испытывает подавляющее большинство прежних приверженцев киников, стоиков, Эпикура. Люди, успевшие расхватать при моем отце хлебные должности, сейчас маются не зная, какой страсти привержен новый цезарь! Чем он заполняет iners otium? 7 Так называемых умников, истинных философов я не беру в расчет. Эти подпевалы в сенате способны только грызться из‑за кости, брошенной им очередным правителем. Главное, вовремя наградить кого косточкой, кому подкинуть кусок пожирнее. Пока они ссорятся между собой, они не опасны.

Но вот чем я жертвовать не могу, так это мнением плебса! Народ должен видеть своего правителя, ощущать в нем божество во плоти. Должен восхищаться им, жрать даровой хлеб, сутками просиживать в цирке, переживая за того или иного наездника или возничего. Житель Рима должен иметь возможность ежедневно, ежечасно ставить свой грязный обол на того или иного гладиатора или актера. Если у него нет такой возможности, если нет гладиаторских игр, если нет скачек, театральных представлений, если шлюхи начинают философствовать и отказывать в объятьях, если воры и убийцы начинают исправляться и забывают исполнять свое постыдное ремесло — другими словами, если начинает торжествовать добродетель, он идет в харчевню и с горя пропивает свой обол, а потом начинает прислушиваться к шептунам, которые напоминают ему, как было хорошо в прежние времена и как плохо в нынешние. Хотя он уже плохо помнит, каково оно было в прежние времена…

— В твоих руках армия! — воскликнул Помпеян. — В твоих руках сила!

— Оно и видно, в чьих руках эта сила! — усмехнулся Луций. — Особенно наглядно вы, наставники, продемонстрировали мне это на последнем совете. Все, что я бы не предложил, подвергалось осмеянию. План, составленный преданными мне людьми, был назван «смешным» и «неуклюжим». Каково? Так что в моих руках пустота, а сила в чьих‑то иных руках.

Он прервал речь и ловко на лету поймал муху. Оборвал крылья и показал дяде.

— Вот также и меня словит какой‑нибудь разумный человек. Сначала устроит в Риме грандиозные игры, о проведении которых мне сообщат спустя какое‑то время, потом поймает и оторвет руки. Твоя жена и моя сестра Анния Луцилла дерзко ведет себя, дядюшка. Она поминутно заявляет, что является женой и дочерью цезаря, распускает гнусные слухи, что у меня не все в порядке с мозгами, что я женился на какой‑то проходимке. Я требую, чтобы ты внушил ей — подобные разговоры не делают чести ни ей, ни семье. Ты понял?