Владимир Возовиков - Эхо Непрядвы

— Хур-р-рагх! — Звериный рык раскатился над вырубкой, сменившись пронзительным воем, всадники выметнулись на открытое пространство. Из шалашей выскочили три девки и подросток, они сразу попали в петли арканов. Ошарашенные мужики, едва вскочив, тоже свалились, схваченные волосяными петлями. Лишь от озера донесся истошный женский крик, остальные полонянки, не успев и рта раскрыть, поняли, что звать на помощь бесполезно. Пронзенные стрелами собаки издыхали на поляне.

Куремса ожидал найти на пастбище больше людей. Имущества при захваченных тоже, почитай, никакого, и еда — мешок толокна да полмешка сухарей. От озера приволокли четвертую девку, от стада — второго отрока. Четыре девки, молодой мужик и два подростка — это уже кое-что. Девок сотник велел связать и посадить в шалаш. Мужики лежали, уткнувшись лицами в траву, связанные по рукам и ногам, рядом посадили подростков.

— Эй, харабарчи! — позвал Куремса. — Скажи этим лесным тарбаганам: я отпущу их на волю, если они укажут мне, где остальные. А не скажут — выжгу глаза, подрежу коленные жилы и брошу на муравьиные кучи.

Старый разведчик подошел к мужикам, стал равнодушно переводить. Куремса нырнул в шалаш, где сидели полонянки, опустился на корточки, взял за подбородок крайнюю молодку, круглолицую, с безумными от страха глазами, потрогал белую шею, схватил за тугую грудь, удовлетворенно заурчал:

— Девка.

Стал мять другую, она ударилась в рев, сотник плотоядно осклабился:

— Девка.

Стоящий за его спиной десятник сладострастно цокал языком. Куремса потянулся к третьей, маленькой, с тонкой талией и вызывающе острой грудью, и вдруг увидел ее серые огромные глаза, горящие змеиной злобой.

— Осторожно, наян, укусит, — смеясь, предостерег десятник.

— Я люблю укрощать злых сучек, с ними ночная кошма мягче. — Куремса схватил девицу за острое плечо, и тогда она с ненавистью плюнула ему в лицо. Куремса вскочил, изо рта его вырвалось шипение.

— Я же говорил, наян…

Девки помертвели, только маленькая злючка продолжала жечь сотника взглядом, словно хотела испепелить.

— Лесная гадюка, ты ищешь смерти? Я помогу тебе, но прежде ты испытаешь мужскую силу. Я хочу, чтобы ты попала в ад, а туда девственниц не принимают. — Куремса оборотился к десятнику: — Отведи ее, Орка, в пустой балаган и забей рот тряпкой. Если хочешь — ты первый начнешь учить ее любви, после того как выколотим из смердов признания.

Воины раздули большой огонь, свежевали баранов, грели воду в медном котле.

— Наян, один или два мальчишки сбежали, — сообщил нукер.

— Надо поторопиться с допросом, не то упустим других. — Сотник подошел к костру, спросил разведчика: — Что они ответили?

— Ты сам слышишь их ответ, наян.

Куремса снова зашипел, ухватил железными пальцами нестриженые волосы мальчишки, запрокинул ему голову, грозя сломать шею. Подросток заплакал от боли.

— Дяденька, я не знаю, вот ей-богу не знаю, игде подевались другие все.

— Мальчишка, наверное, не знает, — равнодушно сказал харабарчи. — Парень может не знать. А старик знает.

По знаку сотника воины опрокинули старого пастуха на спину. Рыжая с сединой бородка острым клином уставилась в небо, глаза были закрыты — старик казался неживым. Один из нукеров сел ему на тощий живот, другой — на ноги, стащил лапти и онучи, обнажив синеватые жилистые ступни с грязными, загнутыми ногтями. Десятник выхватил из костра красную дымящуюся головешку и ткнул в голую пятку. Запахло горелым мясом, пастух застонал, не разжимая рта. Парень заговорил:

— Дурачье! Што вы делаетя? Хотитя, штобы он указал вам дорогу, а самого обезножили.

Харабарчи перевел, сотник подскочил к парню:

— Ты поведешь нас! Тебе мы сохраним пятки, но выжгем спину, а также заставим тебя сожрать собственные уши, прижарив их сначала на твоих волосах.

— Зачем столько хлопот, мурза? — На веснушчатом лице парня появилась улыбка. — Я и так укажу тебе дорогу, ежели не забоишься болота.

— Он укажет, — равнодушно произнес харабарчи. — Молодому пытка страшней.

— Ежели отпуститя, как сулили.

Старый пастух застонал, повернул голову и плюнул в сторону парня. Сотник довольно засмеялся:

— Старого пса надо повесить на суку. — Он выразительно провел рукой по шее. — Нам безногие рабы ни к чему.

— Ты обещал, мурза, отпустить всех! — твердо заговорил парень. — Девок — тож. Иначе не поведу, хоть на куски рвитя.

Сотник выслушал переводчика, хлопнул парня по плечу:

— Слово Куремсы — верное. Отпущу, когда ты исполнишь свое.

— Подождите, ироды, вот придет мой Алешка с боярином Василием, он за все спросит! — прохрипел пастух. — А тебе, страмец конопатый, будет петля на осине, коли выдашь.

— Не лайся, дед Лука. Черное болото — што пузо коровье: дорога туда узка, а сколь ни влезет — все сварится. Помирать все одно придется — на осине ли, в омуте либо на полатях.

Старика и парня оттащили от костра, отвели к ним и подростков, для верности связав им ноги. Повеселевший сотник стал поторапливать воинов у костра, и скоро поляна наполнилась запахом баранины, закипающей в котле.

— Эй, Орка, тряхни хитреца Сеида, я сам видел, как он наполнял турсуки веселым питьем!

Нукеры осклабились — сотник, ради первой удачи, решил развязать один бурдючок, значит, им тоже позволит. Сняли котел с огня, обсев его кружком, хватали руками горячее полусырое мясо, рвали руками и зубами, жадно проглатывали, запивая сбродившим медом, быстро пьянея от хмеля и обильной еды. Осовелые глаза сотника все чаще обращались к балагану со строптивой полонянкой. Ему нравились большие белотелые женщины, но тех, что сидели в другом балагане, лучше приберечь — вдруг иной добычи не попадется? Плевок на его лице высох, голова кружилась, и злючка становилась все желаннее.

— Я, пожалуй, сам начну учить ее любви, — сказал он, вставая. — Десятник пойдет за мной, остальные пусть кинут жребий.

Нукеры оживленно загалдели, провожая начальника завистливыми взглядами и скабрезными напутствиями. Вышел он не скоро, неся халат на руке, постоял, кивнул десятнику: ступай. Потом молча сидел у костра, потягивая мед прямо из бурдюка, пока вернувшийся десятник не спросил его:

— Что теперь делать с ней, наян?

— Почему ты спрашиваешь, Орка? — Сотник с пьяной ухмылкой покосился на понуро сидящих поодаль мужиков. — Я ведь обещал отпустить их всех. Эту, наверное, можно отпустить. Пусть сама утопится — мне такие попадались. Садись и пей.

Десятник налил себе меду в деревянную чашку, но не донес до рта — длинная желтая тростина насквозь пронзила его бедро, вошла в другое, — словно сшила ноги вместе. Орка взвился от боли и упал лицом прямо в огонь, покатился, завизжал, как свинья, почуявшая нож под сердцем. Куремсу спас стальной панцирь — бронебойная стрела прошла сдвоенную кольчугу на сгибе локтя и остановилась, не дотянувшись длинным граненым жалом до левого соска.