Владимир Возовиков - Эхо Непрядвы

— Да пушки и пороки на тот же случай снять бы со стен, да оружье у ратников поотнимать и запереть под замки, — в тон подхватил Олекса. Симеон печально посмотрел на него.

— Тебя бы, сыне, я и правда разоружил на то время. Воин ты великий, но страшна твоя непримиримость. Нет в ней ни капли христианской доброты, одна лишь языческая слепая жестокость.

— Доброты? — Олекса задохнулся от гнева. — Русская земля залита кровью и покрыта пеплом, наших братьев с веревками на шее гонят в неволю, над сестрами нашими измываются насильники, детишек засовывают в мешки, а вы о доброте? Вы с колокольным звоном хотите встречать в Кремле кровавого хана, хотите заставить народ лобызать копыта ордынских коней? Воры и предатели!

— Как смеешь, щенок? — вскочил с места Морозов.

— Олекса Дмитрич! — Лицо Остея дрожало. — Ты оскорбил святых отцов и честных рыцарей. Повинись, или тебе не место в совете.

— Я ухожу. Но когда вы заплачете кровавыми слезами, вспомните этот час!

Олекса поднялся, широко зашагал к двери, позванивая броней.

— Зайди ко мне после думы! — крикнул вслед Остей.

Молча поднялись Клещ и Каримка, двинулись за Олексой.

— Как бы оне, государь, народ не возмутили? — опасливо сказал Морозов, проводив выборных взглядом.

— Народ мы сей же час соберем на площади. Я думаю, и святые отцы, и выборные единогласно скажут людям волю нашей думы, объяснят, чего мы хотим.

— Кого послом отрядишь, государь?

— Хан зовет меня самого.

— Не можно тебе, княже, — сказал Симеон. — Случись што, как опять без воеводы?

— Хан зовет меня, — повторил Остей. — Донской мне поручил город, и я либо спасу его, либо погибну.

— Благослови тебя бог, родимец наш, — умильно прошамкал Акинф Крылов.

— Мы будем с тобой, государь, — твердо произнес Симеон. — Поднимем кресты и святые иконы, пойдем с молитвой, авось господь смилуется.

— И мы пойдем — все бояре, — подхватил Морозов.

— Я пойду, государь, и позову других выборных, — сказал Адам.

— Благодарю вас всех, господа. Ты, Иван Семеныч, выбери подарки для хана и ближних его из княжеской дарохранительницы. А теперь ступайте на площадь да позовите кто-нибудь Олексу.

Морозов подошел к Остею, укоризненно спросил:

— О чем, князь, толковать с этим бешеным кобелем? Гнать бы его из города. Пущай один с ханом воюет, коли такой храбрый.

Проводив взглядом последних думцев, Остей печально сказал:

— Знаешь, боярин, будь все такими, как этот рыцарь, я бы не дары хану понес, а послал намыленную веревку. — И замахал рукой на ошарашенного Морозова: — Ступай, боярин, ступай, довольно об этом, все уж решено.

Морозов вышел надутый. Жизнь ущемляла Ивана Семеныча на каждом шагу, и он считал себя постоянно обманутым. Был первым боярином при Дмитрии Константиновиче Суздальском, но главенство на Руси крепко захватила Москва, потянуло на службу к Димитрию. Суздальскому важно было иметь своего человека в ближнем окружении властного москвитянина, и он не мешал Морозову перейти к зятю. На дочь мало надежды — женщина после замужества принадлежит супругу, а не отцу. Тому же, кто меняет государя, важно сохранить надежный тыл, и Дмитрий Константинович обещал, что всегда примет боярина к себе обратно. Морозов платил искренним доброхотством прежнему сюзерену. Москвитянин принял его в число великих бояр, дал изрядные поместья, но важных государских дел не поручал. Военной славы Иван Морозов тоже не добыл. В походе на Тверь старался не выделяться, опасаясь нажить врага в лице Михаила Александровича. В битве на Воже простоял в запасном полку, который так и не потребовался в деле. В успех войны с Мамаем он не верил, сказался хворым и был оставлен в стольной помощником при старом Свибле. Случилось, однако, неслыханное: соединенное войско Золотой Орды было жестоко разгромлено на Непрядве. Москва на руках носила героев битвы, среди которых не было Морозова. Он жаловался: его-де обошли, нарочно не взяли в поход из-за чьих-то козней. Кое-кто даже верил, ибо многие знали о неприязни Серпуховского ко всем, кто хоть однажды переходил от одного князя к другому.

И вот — внезапный набег Тохтамыша, Морозову доверено важнейшее дело обороны самой Москвы. Другой бы костьми лег за одну такую честь. Морозов же и тут увидел злокозни судьбы. Что же получается? Когда великие рати шли навстречу врагу и Москва оставалась в тылу, главным воеводой оставили Свибла, а теперь, когда войско отступало на север и на Москву надвигались несметные полчища Орды, в ней на съедение хану бросили Морозова?..

Появление Кирдяпы с Семеном из вражеского стана было для Морозова как свет в желанном окне среди ненастной ночи. Донскому, судя по всему, конец. Сам виноват — не дразни законного хана. Дмитрий Константинович стар, а Васька Кирдяпа — его наследник. О неистовых мечтаниях Кирдяпы заполучить когда-нибудь Владимирское княжение Морозов знал хорошо. Ради этого княжонок не то что хану — черту заложит душу. Почему Тохтамыш рязанского князя удалил, а Кирдяпу с Семеном возит? Васькин намек о новом московском правителе был понятен Морозову, как никому на думе. Уж при этом-то комолом бычке Иван Семеныч сразу стал бы первым человеком в государстве и правил бы как хотел. От Остея Морозов сразу бросился искать Кирдяпу.

Вошедшего Олексу князь встретил кивком, указывая место подле себя. Тот, однако, остался стоять.

— Садись, Олександр, садись. Как это русские говорят: в ногах нет правды. Но в словах моих правда: люб ты мне, рыцарь.

Губы воина тронула усмешка:

— Оттого и хочешь в монастыре запереть?

— Не хочу. А на площадь ты лучше не ходи, Олександр, все равно не по-твоему будет.

— Знаю.

— Завтра, как поведу посольство, ты укрой своих конников на подоле, на Свибловом дворе, там просторно. Да поглядывай с башни, что и как. Без нужды не высовывайся, а придет нужда — сам знаешь.

— Жалко мне тебя, князь.

— Не жалей, Олександр Дмитрич. Я — тоже воин. Кабы умереть да спасти Москву — чего лучше для воина? — Остей печально улыбнулся. — Храни тебя бог, рыцарь. Прощай.

— Прощай, князь.

Горечь и тяжесть нес Олекса в душе сквозь молчаливые толпы народа. Эх, люди! Наивные вы, святые или глупые? Ищете путей полегче, покороче, а жизнь — не степной шлях и не лесная просека. Как часто в ней легкий путь — это путь под уклон, в самую пропасть. Разведчик Олекса знает. Но докажи ты честному Адаму-суконнику или Устину-гончару, что для иного перевертыша дать ложную клятву на кресте — все равно что почесаться! Сколько уж раз обжигались на ордынском коварстве, а вот какой-нибудь Васька Кирдяпа поцелует крест, уверяя, будто хан удовольствуется лишь созерцанием московских храмов, и уж готовы ворота — настежь. Тяжко и страшно в долгой осаде, но только тяжкий путь ведет к спасению на войне, и от врага нет иной защиты, кроме меча.