Владимир Возовиков - Эхо Непрядвы

— Мама?.. — И рванулся, обнял, повторяя: — Мама! Матушка!..

Потупив головы, всадники стояли полукругом. Седая женщина гладила железную голову сына, и сухие глаза ее были полны нездешней печали. Потом провела корявой ладонью по мокрому от слез лицу Николки, задержалась на шраме.

— Вишь, совсем ты вырос, Николушка. А мне вечор приснилось — теленочек, белый, ласковый, подошел и тычется мне в руку, ровно сказать хочет. Думаю — идти надо: сынок домой придет, искать станет… Когда еще про Орду эту клятую услыхали, Романиха мне нагадала: война, мол, твово Николушку увела, война и воротит. Вишь, как сбылось — и гаданье, и сон.

— Сестренки где, мама?

— Бог прибрал сестренок твоих, Николушка. В болоте лихоманка напала на них — в три дня сгорели одна за другой. Уж сколь я слез пролила — жить тошно, а Романиха мне: живи, мол, Авдотья, сына жди. Взяла я двух сироток в дети, здешних, деревенских, один семи годов, другой совсем махонький, — и ровно полегчало. Да, вишь, и тебя дождалась. — Из глаз женщины вдруг хлынули слезы, Николка прижал мать к себе, пряча лицо от товарищей. Те и сами наклоняли головы, посапывая с каким-то неясным облегчением — ведь сухие глаза плачущей матери — это так же страшно, как селение без людей. А женщина говорила и говорила, словно молчание могло снова отнять сына: — Прошу я Фрола: отпусти, мол, сердце вещует — сынок придет, он же меня отговаривал и так, и эдак, а я — свое. Иван-то настрого запретил ходить в село: наведете, мол, ворогов на след. На стане он почти не бывает теперича. Я и говорю Фролу: што мне нынче вороги?! Он и взял грех на душу…

— Тетка Авдотья! — не выдержал Алешка. — Живы ли наши?

Женщина пристально глянула на воина, охнула:

— Што ж это я? Свое да свое! Ты ли, Олексей? И боярин наш приехал. — Она стала кланяться, Тупик удержал ее.

— Не надо, матушка Авдотья. Поспешаем мы, так скажи, где люди? Много ли их осталось?

Авдотья рассказала, что погибло девять мужиков, в их числе трое звонцовских. Утопилась в озере Марья, оскверненная насильниками, исчезло несколько деревенских, видно угнанных в полон, умерла дюжина детей на болоте от лихорадки. После того стан перенесли с болотного острова к пастухам, в лес. У Ивана Копыто под началом теперь целое войско, много ордынцев побито им. Сейчас он ждет, когда Орда назад покатится, людей разводит по убежищам.

Рад был услышать Тупик добрую весть о старом товарище.

— Никола, оставайся с матерью. А Фролу скажи: пусть возвращает людей в село. Позади нашего войска татар не остается.

— Пожди, Василий Андреич! Матушка, не печалуйся и благослови. Нельзя мне отставать от соратников. Я ворочусь.

Авдотья, плача, обняла сына.

— Рази я не понимаю, Николушка? На святое дело какая мать не отпустит? Ступай. Глянула на тебя — век ждать можно.

В дороге воины молчали, сочувствуя горю товарища, потерявшего сестер. Тупик дал себе слово: на обратном пути непременно побывать в Звонцах, увидеть Настену с сыном. За эту женщину с ребенком ему перед богом отвечать до конца дней. Когда уже отряды соединились, сзади показался десяток скачущих всадников. Рыжебородый воин издали закричал:

— Эгей, волкогоны! Вы от кого надумали скрыться? Да от Ваньки Копыто ворон костей не спрячет!

Тупик не выдержал чинности — помчался навстречу.

…Московское войско перешло Оку. Ночные зарева в переяславской стороне объяснили москвитянам, что покорность Олега не спасла рязанцев от ордынской расправы. Кто-то из воевод посочувствовал соседям, Владимир оборвал:

— Поделом ворам! Кто на чужом пожаре греет руки, тот и на своем погреется.

Князь был раздосадован: надежда перехватить хана растаяла — он убегал через серединные рязанские земли, и лишь далекие зарева обозначали его след. Полки не останавливались. В робкой тревоге смотрели рязанцы на многочисленные конные рати Москвы. Давно ли судачили о гибели Димитрия со всем войском, сожжении его столицы, и вдруг все переменилось как по волшебству: хан поспешно бежит, грабя владения своего союзника, а по пятам за ним движутся сильные московские полки. Главное войско Владимира шло прямо на Переяславль, лишь сторожевой полк двигался в сторону Пронска, преследуя отставшие отряды степняков и транспорты с добычей. Воротившийся было в столицу Олег снова скрылся куда-то, не ожидая для себя добра от сурового соседа.

Еще Орда не оставила русских владений, когда Владимир Храбрый рассыпал свое войско и серединные рязанские земли подверглись новому опустошению. Но в отличие от ордынцев москвитяне никуда не спешили, а лесные дебри, отпугивающие степняков, были для них что дом родной. Самое же печальное: люди оказались не готовыми к новой беде — они помнили, как бережно проходили московские рати их дорогами два года назад. Теперь москвитяне не оставляли на своем пути ничего: уцелевшие селения сжигались, скот, которого кочевники почти не трогали, сбивался в гурты и отгонялся за Оку, людям давали время, чтоб только погрузиться на телеги, и под охраной конных отрядов отправляли в земли серпуховского князя. Плачем вставал тележный скрип по горьким рязанским дорогам. Что там ждет, в чужом краю, разоренном Ордой дотла? Свои-то пепелища обживать заново нелегко, чужие — и подавно. Воины Владимира были неумолимы — угоняли даже попов. Нетронутыми оставались одни монастыри да скиты. Утешители, вспоминая прежние усобицы, говорили: вот замирятся князья — и всех воротят обратно: Да что за радость — гонять из княжества в княжество, теряя последнее из нажитого? Люди открыто проклинали вражду князей, видя в ней причину всех бедствий. Народу, непрерывно терзаемому ордынскими набегами и княжескими усобицами, уже становилось ясно: с разобщенностью русской земли надо кончать. Однако знание и действие — не одно и то же. Беда заключалась в том, что каждый князь считал лишь себя достойным собирателем Руси. Но все же исток всякого великого государственного дела рождается во мнении народа, и мнение становилось общим.

Может быть, Владимир не хотел впутывать Донского в свои отношения с Олегом — полк великого князя не участвовал в разорении Рязани. Разослав сторожи, Иван Уда остановился в лесостепи между Тулой и Пронском, прикрыв рассеянные отряды Храброго. Тула — передовая крепость Москвы, стоящая посреди рязанских владений, — не была разрушена. Жители приготовились к осаде, но потрепанная Орда не решилась на приступ и далеко обошла тульские оборонительные валы. Вблизи Дикого Поля степняки почувствовали себя в безопасности, зная, что рязанский князь их не преследует, а дымы и зарева пожаров у себя за спиной они принимали за дела своих отставших отрядов. Отступающие теперь задерживались на станах, и сторожа Тупика на берегу какой-то безымянной речки, бегущей в Дон, обнаружила большой транспорт Орды с полоном и добычей, охраняемый тысячей воинов. Сила за тем, кто наступает, — Тупик решился напасть. Создавая видимость многочисленности своего войска, он разделил отряд на сотни и в вечерних сумерках две из них направил в обход вражеского стана — ударить навстречу друг другу вдоль берега. Третью сотню повел сам.