Владимир Возовиков - Эхо Непрядвы

— Время! Им молиться каждый день надо. Мне тысячник Авдул снова сказал нынче — его люди собираются муллу привезти. Есть в Казани такой, старый доброхот Руси. А коли мечети не поставим, он глянет да и уйдет от нас.

— И бог с ним! Нам единая вера потребна.

— Ты бы, отче, коломенского епископа Герасима поспрошал, — посоветовал Тупик. — Он умеет смотреть далеко. Будет у вас мечеть — новый народ повалит в удел. А уж дело святых отцов — перетягивать их в церковь. Запретом же легко отпугнуть тех, кто нынче не хочет креститься. Да и разнесется — будто мы на Руси к иноверцам нетерпимы, крест на шею силой вешаем. Государь даже язычников силой крестить запрещает.

— Дак ты думаешь, батюшка боярин, епископ Герасим не станет возражать против мечети? — поп смотрел удивленно.

— Я одно знаю: епископ Герасим государевым делом живет.

Священник помолчал, пригласил обоих к вечерне и удалился. Вошел слуга — высоченный сутуловатый молодец в белой рубахе, неслышно ступая босыми ногами, начал зажигать свечи в медных светцах, прибитых к стенам.

— Гаврила, довольно четырех свечей, — сказал Хасан. — Устинье скажи, чтобы позвала княжну Надежду. — Когда слуга удалился, глянул в глаза Тупика: — Не верится, что доживу до покрова, до нашей свадьбы. Очень боюсь за нее, Василий.

— Чего бы?

— Мне донесли: Тохтамыш ищет следы сгинувшей дочери Мамая. Зачем она ему? Хан может украсть человека даже за морями.

— Однако ты прибедняешься, князь, говоря, што в Орде у тебя нет ушей и глаз…

Незаметная дверь в стене, прикрытая медвежьей шкурой, отворилась. В сопровождении сухонькой горбатой старушки вошла бледнолицая девушка в длинном прямом сарафане из простой набойки. Жемчужная нить украшала ее темно-золотистые волосы, заплетенные в две тугие косы. Тупик, видевший девушку в ином наряде, посреди блестящей Мамаевой свиты, сейчас не узнал ее. Обыкновенная боярышня или дочка среднего купца. Но едва очи-миндалины обратились к нему и тут же словно скатились в медвежью полсть, разостланную на полу вместо ковра, вдруг нахлынуло такое, что Васька невольно начал шарить у пояса, ища свой меч: как будто стоит он, полоненный, посреди вражьего стана, и на нем испытывают колдовские чары…

— Княжна Надежда, — ласково заговорил Хасан. — Это мой побратим, московский боярин Василий Тупик. Я хочу, чтобы ты его полюбила, как я. Знай: если что случится со мной, у этого человека ты найдешь защиту.

Тупик поклонился, княжна сказала:

— Тогда, на Дону, я желала добра вам обоим. Если бы Орда и Русь побратались, как побратались вы, сколько других людей стало бы счастливыми.

— Будь это в моей воле, княжна, я бы отдал жизнь, — ответил Тупик.

Хасан вздохнул:

— Однако, пора в церковь.

Девушка шла впереди, опираясь на руку бабки, осторожно и скованно — словно ребенок, недавно научившийся ходить. Возле церковной паперти сидело несколько нищих странников, княжна обошла всех, одаряя медными пулами.

После службы Тупик подошел к попу:

— Батюшка, согрешил я, хочу исповедаться. Душу гнетет.

Поп внимательно глянул, пригласил в исповедальню.

В узкой высокой пристройке Тупик опустился на колени перед попом, стал рассказывать. Батюшка слушал с непроницаемым видом, потом положил руку на обнаженную Васькину голову:

— Немал грех твой, сыне, но грех этот плотский, от слабости он человеческой да от молодости. Покаяние твое есть искупление. Жену не тревожь признанием, а женщину эту удали от дома свово, не то прахом пойдет твоя семейная жизнь и погрязнешь ты во грехе, аки свинья в нечистотах.

— Исполню, батюшка.

— Епитимью же назначаю тебе такую: возьмешь образок, что нынче пришлю тебе, да из Москвы сходи в Троицу, освяти его у Сергия. Потом пришлешь к нам и тем поможешь приобщению здешних язычников к вере православной.

— Исполню, батюшка.

— Аминь. Ступай, сыне, князь поджидает. А к епископу Герасиму я непременно съезжу.

Хасан ждал его в опустевшей церкви. Когда вышли, у ворот острожка услышали отрывистые голоса. Из сумерек возник начальник стражи в сопровождении вооруженного воина.

— Важная весть, князь. Говори, Маметша.

Воин заговорил по-татарски, речь его Тупик понимал.

— Мы, князь, следили за тем мурзой, которого Акхозя-хан послал из Нижнего в Рязань.

— Да.

— Они вернулись обратно, мурза и его воины.

— Почему?

— Мы догнали их и спросили. Мурза сказал, что на всей дороге видел глаза людей, полные ненависти. Даже мальчишки бросали в него камнями, а мужики прямо грозили расправой, не подпускали к колодцам, не хотели продавать мясо и хлеб. Мурза побоялся быть убитым в пути, поэтому пошел обратно.

— Надо было идти той дорогой, што им указана! — с досадой вырвалось у Тупика. — А народ-то, вишь, совсем потерял страх перед Ордой.

— Говорят, будто князь Донской велел устрашать послов? — спросил воин Маметша.

— Сказки, — ответил Тупик — Димитрий сам отправлял нас. Он не велел пускать большого ордынского отряда, штоб беды не вышло. А послу с сотней стражи — даже оказывать честь. Однако, повернули — черт с ними, нам забот меньше.

— Меньше ли, Василий?

— Пошли спать, Хасан. Завтра с зарей — в Коломну.

Утром Хасан проводил его за ворота, обнял.

— Когда-то снова увидимся, Василий?

— В покров, на твоей свадьбе. Помни: я дом буду готовить к твому приезду. Так што — прямо ко мне.

Однако свидеться им пришлось задолго до покрова.

Тохтамыш кочевал со своим улусом в предгорье Кавказа, двигаясь вверх вдоль беловодной речки Кумы, постепенно менявшей плавный ток среди равнин и болотистых плавней на быстрый и шумный бег по предгорным долинам. Были славные охоты на птицу и зверя, охотники взяли в облавах двух молодых тигров и трех пардусов. Тохтамыш с удовольствием думал об осенней охоте в милой его сердцу заяицкой степи, где бродят тысячные стада сайгаков, дзеренов и газелей — лучшей добычи прирученных пардусов. Тем летом часто шли дожди, на обильных травах отъедались кони, жирел скот, было много кумыса. Орда отдыхала, в хмельных напитках тушила память о куликовском разгроме. Тохтамыш ждал вестей от сына. Если Димитрий согласится платить дань, он пока оставит Русь в покое. Иное не давало Тохтамышу спать — восходящая слава Железного Хромца, правителя Мавверанахра. Уже весь богатый Иран у его ног, воины Хромого грабят Индию, Кавказ он считает собственным улусом. Безродный выскочка, Хромец, подобно Мамаю, метит в каганы всей Орды. Тот сломал шею на Москве, этот сломает на Тохтамыше. Теперь он не союзник, но злейший враг. Будь он союзником, сам уступил бы Хорезм, который по завету Чингисхана должен принадлежать потомкам его сына Джучи. Тохтамыш все равно возьмет силой этот благодатный край, где почти круглый год под теплыми дождями и жарким солнцем растет хлеб, зреют дыни и виноград.