Наталья Павлищева - Прощальный поцелуй Роксоланы. «Не надо рая!»

Душевная рана обнажала телесную, внутренности болели с каждым днем сильней. Иосиф Хамон только сокрушенно качал головой и советовал уехать лечиться. Но она не могла, нет – не потому, что держали дела, не потому, что ревновала или злилась, хотя было и то и другое, а потому, что сердце подсказывало не верить этой женщине, что султан в опасности.

Но сил видеть его блестящие глаза, восторг которых предназначен другой, не оставалось, и Роксолана все чаще старалась отговориться делами, оставить их без своего присутствия. Сулейман не возражал, Каролина умела развлечь стареющего Повелителя.

И пожаловаться некому, Михримах далеко, писать откровенные письма опасно, а вокруг только служанки. Верная Чичек давно предлагала ценой своей жизни испортить лицо Каролине, Роксолана только отмахнулась:

– И думать не смей!

Унизительным было сознание, что все все видят и понимают. Стареющей султанше оставили только дела, все остальное теперь делает другая – молодая, красивая. Слуги шушукались, придворные переглядывались, во дворец зачастили жены пашей, раньше заглядывавшие крайне редко. Чтобы визит не показался подозрительным, делали вид, что просто привезли деньги для Фонда. Конечно, это хорошо, Фонд помощи бедным стремительно пополнялся, Роксолана смогла позволить строительство того, что раньше казалось слишком дорогим, увеличила расходы на содержание больниц и обеды в бесплатных столовых. Синан заложил очередной фонтан, ведь вода в Стамбуле дорога, ее попросту не хватает, а у бедняков, не имеющих денег для оплаты водоносов, часто единственная возможность получить воду – набрать ее в бесплатном фонтане имарета.

Узнав, что Рустем-паша отвел большой поток для своих садов, из-за чего два фонтана в городе почти пересохли, накричала на зятя и обещала пожаловаться Повелителю. Великий визирь все исправил, это понравилось Стамбулу, жители наконец заметили, что султанша что-то для них делает. Но до признания было еще очень далеко, Роксолана сомневалась, что такое вообще произойдет.

Она занималась делами, стараясь не думать, чем в это время заняты султан и Каролина. Аббас-ага докладывал, что они вместе выезжали на прогулку, но в сопровождении придворных и евнухов, что долго гуляли по саду, плавали на барке по Босфору… Докладывать не просила и даже старалась не слушать, понимая, что просто боится услышать самое главное: Повелитель и принцесса были вместе и в спальне…

Нет, этого не было. Почему? Султан вполне силен, чтобы осчастливить женщину, но эту к себе не брал, потому что берег? Или здесь худшее, что могло произойти для самой Роксоланы, – страсть к красивой внешности переросла в любовь к самой Каролине? Мысли об этом гнала от себя, едва успевали мелькнуть.

Но от себя не убежишь. Все равно думала, а значит, страдала. Страдала и худела.

А еще ждала обещанных Иосифом Хамоном сведений о Каролине Бломберг. Но Хамон в ответ на ее вопросительный взгляд отводил свой в сторону, сведений не было. Зато настаивал на лечении, напоминая, что чем дольше она затягивает, тем тяжелее и продолжительней оно будет.

Когда желудок прихватывало так, что губы синели, клялась, что завтра же попросит у Повелителя разрешения уехать в Эскишехир, но наступало завтра, боль немного утихала и Роксолана ничего не просила. Ведь для этого нужно поговорить с Сулейманом наедине, посмотреть ему в глаза, показать свою боль, душевную и телесную.

Он так увлечен и счастлив, что может не заметить состояния супруги, а если и увидит, то будет недоволен. Султан чувствовал себя виноватым перед женой, а чувство вины еще никому не помогало любить того, перед кем виноват. И чем больше предавал Сулейман свою Роксолану, тем меньше хотелось видеть ее, встречаться взглядом, тем сильней болело сердце у султанши. Узел завязался очень крепко, такие не распутывают, их разрубают.

Роксолана понимала, что разрубать придется самой, но, как и Сулейман, решиться на последний шаг не могла. Да и каким он должен быть? Уехать к Селиму и попытаться взять сына в руки? Или вообще отправиться к Баязиду? Она знала, что сумеет удержать сына от выступления против брата, но все чаще сомневалась, что этому нужно противиться.

А еще чаще становилось все равно, накатывала безумная боль, она принимала настойку и проваливалась в сон. Иногда хотелось утром не проснуться…

Все, за что боролась, что создавала столько лет, рухнуло из-за голубоглазой красотки. Нет, в гареме по-прежнему порядок, но это ненадолго, и главное – Сулейман сердцем не с ней. Столько лет был един, а сейчас не с ней.

Исхак Капсали смотрел на черную махину Везувия и удивлялся. Вулкан вовсе не казался страшным, просто черная гора, на которой ничего не растет. Как же нужно было рассердить Бога, чтобы эта черная махина проснулась и принялась изрыгать из себя пламя и выбрасывать камни, стерев с лица Земли два города!

– Рабе…

Исхак обернулся. Молодой человек скромной наружности уважительно склонился перед ним:

– Вас ждут… – Рука указывала на карету с задернутыми шторками, остановившуюся поодаль. Из-за шума прибоя Капсали не услышал стука колес. Стало не по себе, подумал:

«Старею?»

Но потом посмотрел на колеса и понял, что стука услышать просто не мог – карета давно съехала с каменистой дороги и стояла на песке.

Стоило подойти ближе, дверца кареты приоткрылась, словно приглашая внутрь. В карете его ждал седой горбоносый мужчина, сделав приглашающий жест и подождав, пока Капсали устроится на подушках удобней, он тихо заговорил:

– Судно нанято в порту Неаполя римлянином для римлянки. Весь экипаж и слуги отсюда, но кому будут служить, не знали. Слуг брали надолго, судно должно вернуться сразу.

– Вернулось?

– Да, только капитан ничего не знает, попросили доставить, хорошо заплатили, он выполнил свою работу. Женщина за время плавания на палубе не показывалась, пришла на судно под вуалью, под вуалью и ушла.

– Мне нужно знать, кто эта женщина.

Седоволосый помолчал, потом посетовал:

– Информация стоит денег…

Исхак молча протянул большой кошель с монетами. Его собеседник мгновение подержал кошель на весу, словно прикидывая объем монет, результат, видно, удовлетворил, кивнул:

– Завтра вы будете знать…

– Сейчас, – спокойно возразил Капсали, разглядывая полоску берега в щель между занавесками окна кареты.

Легкая улыбка тронула губы седовласого, он снова заговорил. Со стороны могло показаться, что его слова ничуть не интересуют Исхака, тот словно и вовсе не слушал, продолжая смотреть в щель между занавесками. Но собеседник знал, что слышит каждое слово.

Когда седовласый закончил говорить, Капсали только кивнул и открыл дверцу кареты, бросив на прощание: