Бернгард Келлерман - Гауляйтер и еврейка

Вытаскивая из угла вагона пожилую женщину с сереброкудрой головой, они обнаружили рядом с ней красивую молодую девушку в дорогом меховом пальто, которое тотчас же бросилось им в глаза.

— Какая красавица! Как попала сюда эта итальянка? — спрашивали друг друга рабочие.

Они уже собирались положить девушку на снег рядом с другими, но в это мгновение Марион вздохнула и медленно открыла свои черные глаза.

— Она еще жива! — с удивлением воскликнули рабочие и отнесли Марион в ближайшую сторожку. Ее мог забрать следующий транспорт.

Здесь, в теплой сторожке, Марион мало-помалу пришла в себя. Старая, полная женщина дала ей молока с размоченным хлебом.

— В чем вы провинились, милая девушка? — плача, спросила старуха.

— Не знаю, — прошептала Марион, едва шевеля губами.

К вечеру она настолько оправилась, что могла уже обдумать свое положение. По ее просьбе, старуха дала ей кусок бумаги и конверт; она медленно, с трудом написала несколько слов отцу. «Не беспокойся, мы обе чувствуем себя хорошо, — писала она, — скоро мы напишем тебе подробно».

У старухи был сын солдат, который на следующий день отправлялся в казарму в Бреславль.

— Он опустит письмо в Бреславле, — шепнула она на ухо Марион. — Никто этого не узнает.

Марион поблагодарила ее, но когда она протянула старухе сто марок для солдата, та отвела ее руку.

— От несчастных мы денег не берем, родненькая, — сказала она. — Да поможет вам бог!

Доставая деньги, Марион, к своему удивлению, обнаружила в сумочке плоский отшлифованный алмаз величиной с чечевицу. Она не могла припомнить, как к ней попал этот камень. Кольцо, что ли, она собиралась сделать?

— Возьмите этот брильянт на память, — сказала она старухе, — подарите его кому-нибудь. Впрочем, может быть, это просто стекло.

Старуха взяла камень на память. Она родилась в деревне под Яблонцем и была уверена, что это стекляшка.

На следующее утро из Берлина прибыл новый Транспорт в пятнадцать товарных вагонов, и два солдата увели Марион.

Фабиан часами ходил из угла в угол по своему роскошному кабинету. Приемная пустовала. Время от времени он останавливался перед большой картой, покрывавшей почти весь его огромный письменный стол, и углублялся в изучение синих и красных линий, тянувшихся от Северного Ледовитого океана до Черного моря, через всю необъятную Россию. Лицо его при этом становилось задумчивым, даже озабоченным.

Зимой армия несла невероятные потери. Да и как могло быть иначе? У войск ни крыши над головой, ни теплой одежды, ни крепких сапог, ни достаточного питания. Ведь война была рассчитана на шесть недель.

«Шесть недель, господин полковник фон Тюнен! Москва? Петербург?» У Фабиана дрогнули углы губ. «Что ж, полковник тоже может ошибиться, и даже генерал», — попробовал он внушить себе.

Накануне Фабиан разговорился в «Глобусе» с пожилым штабным врачом, находившимся в отпуске вследствие полного истощения нервной системы. Человек исполинского сложения, он теперь едва держал в руках бокал с вином. Они ампутировали там дни и ночи — неделями, месяцами, пока не сваливались от переутомления. Целые роты, целые полки! Армии одноногих призраков бродили по Германии, но мертвые — те молчали.

К счастью, Клотильда снабдила юного Гарри толстыми вязаными перчатками, теплыми чулками и шерстяными вещами; о нем можно не беспокоиться. Во всех письмах он клянчил вещи для друзей и солдат, которые боялись холода больше, чем смерти.

Наступил час, когда верховному главнокомандующему вновь пришлось возвысить голос, чтобы подхлестнуть ослабевший дух народа. Он заявил во всеуслышание, что русская армия уничтожена, уничтожена раз и навсегда! И никогда ей больше не подняться. «Забрал к себе господь людей, не пощадил он и коней». Неужели и этого недостаточно?

Через несколько дней о том же возвестил начальник имперского бюро печати. Русская армия уничтожена, уничтожена, уничтожена.

Глаза Фабиана вновь засветились верой. Стоит ли обращать внимание на сообщения «Неизвестного солдата», утверждающего, что немецкие войска потерпели под Москвой тяжелое поражение, заставившее их отступить? Ложь и обман, ничего больше! Полковник фон Тюнен специально позвонил Фабиану по телефону и сообщил, что зимнее затишье кончилось и армии снова наступают.

— Через месяц мы будем в Москве, даю голову на отсечение! — кричал он в трубку.

Радио торжественно возвещало о крупных победах на Украине. В ушах у Фабиана стояли грохот боев и победные крики… Бывали дни, когда он с трудом переносил свою скучную, кабинетную службу. Он видел себя скачущим верхом по полям рядом со своей батареей, он слышал грохот орудий, видел, как взлетали ввысь глыбы черной земли. Как раз в таком настроении он узнал новость, опять пробудившую в нем надежду. Ему сообщили, что Таубенхауз в городе.

Таубенхауз! Быть может, он приехал, чтобы снова занять пост бургомистра, и тогда Фабиан, ты свободен и знаешь, куда тебе идти!

Таубенхауз посетил ратушу. Фабиану бросилось в глаза, что он уже майор. Лицо его посмуглело, обветрилось. Ни намека на прежнюю бледность. Волосы, прежде стоявшие торчком, были коротко острижены, он отпустил красивую бороду, придававшую ему бравый фронтовой вид.

Таубенхауз уже не просто говорил громким голосом: он кричал, командовал, все с ног сбивались, чтобы ему угодить. Этот тон он вывез оттуда, с фронта!

Он любезно пригласил Фабиана к девяти часам вечера в «Звезду» распить бутылку вина. Будет и гауляйтер.

Майору Таубенхаузу было разумеется, о чем порассказать, как, впрочем, и всем прибывавшим с фронта. Ведь он не кто-нибудь, а комендант города Смоленска, не больше не меньше! Город? Нет, не город, а куча развалин. Немецкая артиллерия и немецкие танки хорошо поработали. Он приказал выстроить здание для административного аппарата, а теперь они строят казино — ничего роскошнее не сыщешь на всем пути от Берлина до Москвы. Строит Криг, здешний городской архитектор. Таубенхауз вытребовал его в Смоленск. Там ему нет надобности скаредничать, как здесь, где из-за какой-нибудь лестницы, которой вся-то цена тридцать тысяч марок, он начинал кричать караул. Ну и потеха была, когда Криг снова свиделся с Герминой, одной из своих двух дочерей-близнецов! Таубенхауз захватил малютку в Смоленск, она вела у него хозяйство и была начальником секретариата. А какой у них повар! Первокласснейший! Он прежде служил в Берлине, в отеле «Эдем». Не повар, а просто чудо! Да, на питание не приходится жаловаться. С непривычки кажется, что здесь, в тылу, настоящий голод. А там захотят быка — и бык тут как тут! Полсотни зайцев? На следующий день они уже лежат на кухне! А вина, какие вина! Какие водки, ликеры! Не успеешь пожелать шампанского, виски, токайского, малаги, как бутылки уже на столе.