Бернгард Келлерман - Гауляйтер и еврейка

— Смелая девушка! — засмеялся Румпф. Он снял Шарлотту со стола и отнес в кресло.

— Благодарю! — сказала Шарлотта. И с удивлением, с восторгом крикнула гостям: — Боже мой, какой он сильный!

— А теперь нальем прекрасной Шарлотте шампанского, чтобы она завтра была такой же смелой! — сказал Румпф и хлопнул в ладоши.

Официанты ринулись к нему.

— Я сдержу свое слово! — уверяла Шарлотта. — Еще бокал шампанского, и я почувствую себя как в Вене. Там они прозвали меня Цветущая Жизнь.

— Шампанского, вина, музыки! — распорядился гауляйтер. — Теперь мы повеселимся вовсю. — Он велел принести сигары, сигареты и бутылку своего любимого красного вина. Квартету было приказано играть только самые веселые мелодии.

Но в самый разгар приятной болтовни открылась дверь — и кто же вошел? Звонко смеющаяся резвушка Клара. Вот она снова здесь! Она переоделась, причесалась и, освежившись, была готова к новым приключениям. Ее встретили шумным ликованием.

— Вот это смелость! — воскликнул Румпф. — Такие смелые женщины нужны нам в Германии, таких не одолеешь. Подсаживайтесь ко мне, дитя мое.

Праздник продолжался. Подали икру, дорогие закуски, водку.

Гости становились все шумливее и развязнее. Воскресшая Клара беспрерывно смеялась и, танцуя, громко пела бойкие французские песенки. Гауляйтер развалился в кресле, лицо его лоснилось от удовольствия. На одном колене у него сидела прекрасная Шарлотта, на другом — белокурая Зильбершмид, совсем уже опьяневшая. Румпф щупал рукой то шею майорши, то шею прекрасной Шарлотты. Крупный брильянт на его мизинце переливался всеми цветами радуги, на запястьях кустились густые рыжие волосы. Обе дамы наперебой что-то говорили ему, хотя он едва слушал их и только изредка смеялся и кивал головой.

— Смотрите, смотрите! Вот! — воскликнула вдруг прекрасная Шарлотта и указала на двери. В дверях стоял граф Доссе, подтянутый и трезвый, как всегда, только необычно бледный.

— Входите, юнкер! — грубо крикнул Румпф, раздраженный тем, что его потревожили.

— Разрешите мне… — начал бледный граф Доссе спокойным, но холодным и враждебным тоном. Он запнулся и умолк. Сквозь дым, поднимавшийся от множества сигар и сигарет, его фигура казалась очень далекой, но слова его, несмотря на смех и крики, были слышны отчетливо.

— Что вам разрешить? — угрожающе спросил Румпф и подобрал ноги, так как обе дамы соскочили с его колен. Голос его звучал сердито. Только теперь все заметили, что лоб графа Доссе прорезан двумя вертикальными складками. Его близко посаженные глаза, казалось, еще больше сдвинулись, придавая бледному лицу выражение нескрываемой горечи и сдерживаемой ярости. — Что вам разрешить? — повторил Румпф странно глухим голосом.

Официанты отпрянули к стене.

— Разрешите мне… — начал граф Доссе тем же враждебным тоном. — Разрешите мне спросить…

Румпф вскочил. Жилы на его висках вздулись, затылок побагровел, и кожа на голове, просвечивавшая сквозь ярко-рыжие волосы, стала пурпурно-красной.

— Здесь вам ничего не разрешат! — крикнул он. — И вам не о чем спрашивать! — Он сделал шаг вперед и заревел — Смирно!

Граф Доссе много лет был кадровым офицером. Приказ подействовал на него как удар электрического тока. В мгновение ока он вытянулся и, казалось, врос в землю. В комнате воцарилась мертвая тишина. Бокал с шампанским опрокинулся, не разбившись, слышен был только звук льющейся жидкости. Официанты бесшумно скрылись. Когда у гауляйтера начинался приступ гнева, все разбегались. Дамы также не осмеливались нарушить тишину, они трепетали от страха и жались друг к дружке.

— Я ваш начальник, — продолжал Румпф низким, сильным голосом, раздававшимся на весь дом. — Если я говорю: умереть — вы умираете. Если я говорю: окаменеть — вы превращаетесь в камень. Понятно? Вы воображаете, что графский титул позволяет вам задавать вопросы? — Гауляйтер замолчал, злобно расхохотался и направился к своему месту, красный, с налившимися на висках жилами, задыхаясь. Он попытался заговорить спокойным топом, но голос его звучал хрипло. — Садитесь, — обратился он к дамам, как будто ничего не случилось, — и не обращайте внимания!

Он вынул сигару из ящичка и, не торопясь, стал закуривать. Затем снова сел на свое место. Граф Доссе все еще неподвижно стоял в двери, адъютанты не шевелились, никто не решался открыть рот, только белокурая майорша Зильбершмид что-то произнесла вполголоса. Граф Доссе вызывающе посмотрел на гауляйтера и снова начал:

— Я хотел, чтобы мне разрешили спросить…

— Смирно! — загремел Румпф.

Гауляйтер опять удобно устроился в кресле и пригласил обеих дам подойти поближе, так как прекрасная Шарлотта и белокурая Зильбершмид старались держаться от него на расстоянии, как держатся на расстоянии от огнедышащего вулкана. Но тут же он снова вскочил и уставился своими пронзительными темно-голубыми глазами на графа Доссе…

— С ума вы, видно, сошли? — заорал он. — Смирно! Направо кругом! Лицом к стене! И стоять так, пока я не скомандую «вольно»! Повиноваться — и точка! Если я приказываю: «Идите ко всем чертям», то вам надлежит немедленно идти ко всем чертям! Не сметь задавать вопросы, даже если я пожелаю убить вас! Поняли вы меня наконец? — Румпф отошел к креслу. — Не угодно ли дамам еще кофе? Прошу! Не станем расстраиваться из-за тех, кому хочется испортить наш праздник.

Граф Доссе все еще неподвижно стоял у двери, обратив лицо к стене. Это было жалкое зрелище.

— Прошу вас сюда поближе, прекрасная Шарлотта, — снова начал Румпф. — Ведь вы же не боитесь меня! И вы, моя дорогая Зильбершмид. Я вижу, Кларе хочется чего-нибудь освежающего. Где официанты? Уснули они, что ли, Мен?

У двери шевельнулся граф Доссе, скрипнул паркет. Все увидели, что он повернул голову и с трудом зашевелил губами, словно они у него одеревенели. С искаженным лицом он снова заговорил:

— Позволю себе заметить, что вы вовсе мне не начальник, — явственно произнес он ко всеобщему ужасу, — Я обер-лейтенант армии, тогда как вы были всего лишь флотским старшиной.

— Что? — Румпф снова вскочил. Он указал пальцем на графа Доссе. — Смирно! — закричал он. — Это бунт! Господин капитан Фрай, арестовать этого человека! Отвести его в его комнату! Вы не обменяетесь с ним ни единым словом и ответите головой, если он сбежит.

Капитан Фрай поднялся, чтобы выполнить приказ.

Праздник продолжался. До самого рассвета длилось чествование гауляйтера по случаю дня его рождения.

Когда забрезжил день, в доме раздался выстрел, но никто не слышал его, так как во всех комнатах стоял невообразимый шум. Граф Доссе застрелился.

«Миллионы, миллиарды мыслей и чувств — вот то единственное, из чего составляется народ!»