Бернгард Келлерман - Гауляйтер и еврейка

— Господин Гляйхен сообщил нам, — сказала фрау Беата, — что вы чувствуете себя лучше и собираетесь взяться за работу, профессор.

Вольфганг утвердительно кивнул.

— Завтра я приступаю к работе! — отвечал он. — С преподаванием сейчас, конечно, все кончено, и у меня будет, наконец, достаточно времени, чтобы вернуться к моей любимой идее — глазированной керамике. Наконец-то моя обжигательная печь будет в чести.

Фрау Беата поспешила высказать свои пожелания:

— Вы уже много лет обещаете вылепить мой бюст, дорогой друг, и все никак не соберетесь. Надеюсь, что теперь у вас найдется время и для меня?

Вольфганг, смеясь, кивнул:

— Конечно.

«Она хочет помочь мне снова встать на ноги, — подумал он. — Эта добрая душа не подозревает, что я нисколько не страшусь будущего, да и откуда ей знать?» Но дружеская забота фрау Беаты согрела его. Он внимательно осмотрел ее лицо и плечи.

— Я с удовольствием займусь этим, — снова начал он. — Задача, может быть, и нелегкая, но на редкость благодарная. Через неделю, когда я отдохну, мы снова вернемся к этому разговору, хорошо?

— Уж я-то не забуду.

За кофе дамам пришла в голову заманчивая идея: Вольфганг проведет вечер у них, они захватят его с собою в автомобиле. Вольфганг охотно принял приглашение.

— Спокойной ночи, Ретта, — сказал он и, по обыкновению, оставил все двери настежь, хотя в доме уже топили.

Все было как прежде.

— Ротмистр Мен ждет вас завтра на урок, — сообщили Марион в школе. — Он звонил десять минут назад.

Марион так испугалась, что кровь отхлынула от ее загорелых щек. Гауляйтер вернулся!

Она давно страшилась этого; теперь она должна будет сказать: да или нет. Общими фразами уже не отделаешься. Эти времена прошли. Он потребует от нее решения насчет того замка в Польше, в который его привела злая сила. Только страх помешал ей дать ясный ответ еще тогда, в ту самую минуту, когда он первый раз спрашивал ее.

Страх медленно, крадучись, заползал в душу Марион; она знала, чт о поставлено на карту. Как быть?

Марион пошла за советом к Кристе Лерхе-Шелльхаммер, но Криста ничего не могла ей посоветовать.

— Тебе остается только одно: сказать ему правду, — заявила она. — Может быть, тогда он оставит тебя в покое. Конечно, ты рискуешь впасть в немилость, но что поделаешь? Оденься понаряднее, постарайся хорошо выглядеть, на красивую женщину нельзя сердиться, и не забудь как чарует твой смех.

Марион не боялась впасть в немилость, она даже хотела этого и вернулась от Кристы несколько успокоенной.

Она решила надеть светло-желтую шелковую блузку, которая оттеняла ее черные волосы и хорошо обрисовывала пополневшую грудь, в особенности если сделать еще несколько вытачек на спине: «Ничего плохого в этом нет, — думала она, — все женщины стараются подчеркнуть то, что в них есть красивого, хотя и не говорят об этом, а проповедовать добродетель они начинают, когда их красота уже блекнет».

Пока она прихорашивалась, страх снова закрался в ее сердце. Мучительный страх, не дававший ей покоя, что бы она ни делала, о чем бы ни думала. Правое веко Марион нервно подергивалось — обстоятельство, приводившее ее в отчаяние. Но еще ужаснее было то, что ей приходилось прикидываться веселой, иначе Мамушка заметила бы ее тревогу и страх. Заканчивая свой туалет, Марион все время что-то напевала и болтала без умолку. Наконец она была готова.

— Не забудь фотографии, Марион, — напомнила Мамушка. -

На первый взгляд ей показалось, что страхи ее были напрасны. Подойдя к «замку», она увидела у ворот три серебристо-серых автомобиля. Шоферы сидели на своих местах, офицеры и адъютанты стояли возле машин. Тяжелый камень свалился с сердца Марион.

— Как хорошо, что вы так точны, — приветствовал ее ротмистр Мен. — Гауляйтер ждет вас, мы должны будем скоро уехать.

Гауляйтер встретил ее в одной из гостиных. Он был в прекрасном настроении. На стенах, вперемежку с изображениями лошадей, висели теперь замечательные иконы, по-видимому, вывезенные из Польши. Благодаря этому маленькая гостиная стала походить на капеллу. У мадонны в малахитово-зеленых ризах было незабываемо прекрасное лицо.

— У нас достаточно времени, чтобы спокойно выпить чаю, — сказал Румпф. — Два часа назад я получил телефонограмму с приказом выехать немедленно. Ну да пусть подождут, нетерпение не пристало великим мира сего. — Только сейчас он внимательно оглядел ее. — Я так радовался предстоящей встрече! Ведь мы очень давно не виделись! — воскликнул он. — Какая вы сегодня нарядная, Марион!

Марион покраснела и рассмеялась. Чтобы скрыть свое замешательство, она стала разглядывать богоматерь в малахитово-зеленых ризах.

— Восхитительная мадонна.

— Вы любите иконы? — спросил Румпф.

— Как когда, — отвечала Марион. — Большей частью они слишком суровы и мрачны, но эта богоматерь в зеленом одеянии прелестна.

Румпф покачал головой.

— Я до них не охотник, — сказал он, — для меня в них есть нечто чересчур католическое и мрачно-средневековое, а я это ненавижу. Иконы собрали для меня в Польше, и какой-то безумец прислал их мне… Отберите себе то, что вам нравится.

Марион поблагодарила и отказалась,

— Очень уж они мрачны, — пояснила она.

— Вот и я того же мнения, — засмеялся Румпф и взял руку Марион. — Мне больше нравится созерцать мою маленькую еврейскую мадонну, от которой, видит бог, не отдает средневековьем. Мне кажется, это та же самая желтая блузка, в какой я уже однажды видел вас весной, или я ошибаюсь? И вы как будто немножко пополнели?

— Как вы все запоминаете, господин гауляйтер, — ответила Марион, садясь за стол.

Румпф кивнул.

— Да, — сказал он, — если уж я что-либо заметил, то забуду не скоро. — И вдруг он громко рассмеялся, как это с ним бывало, когда он вспоминал что-нибудь смешное. — А как наш маленький замок в Польше? — спросил он, продолжая смеяться. — Думали вы о нем, Марион?

У Марион остановилось сердце, она побледнела. «Вот оно! Вот, — подумалось ей. — А я-то понадеялась, что он уедет, не задав мне этого вопроса».

— Да, — сказала она тихо. — Я часто о нем думала.

Но Румпф прослушал страх и растерянность, звучавшие в ее голосе: он в это время закуривал сигарету.

— Возьмите сигарету, Марион, — сказал он. — Ведь вы любите курить за чаем. — Он взглянул на свет и прищурился. — Мне очень неприятно в этом признаваться, но я попросту осрамился с этим польским замком.

— Как это понять? — спросила Марион, снова вздохнувшая легко и свободно.

Румпф громко засмеялся.

— Да, — сказал он, — в самом деле осрамился, и вам остается только посмеяться надо мной. Знаете, Марион, что случилось с вашим прекрасным замком? Его съели мыши! Ха-ха-ха!