Трейси Шевалье - Последний побег

Дом был все-таки не таким чужим и незнакомым, как все остальное. Хонор побывала во многих американских домах и знала, чего ожидать. Квадратные комнаты с большими окнами, простая добротная мебель из вяза, ясеня и сосны, овальные тряпичные коврики на полу. Джудит разложила их в комнатах, включая кладовку и холодильную рядом с кухней, где изготавливали сыры. Хонор удивилась, когда Джудит провела их с Адамом наверх и показала спальни, обставленные очень скромно, не считая ярких красно-зелено-белых одеял на кроватях. Хонор не ожидала, что ей станут показывать спальни. Дома, в Англии, она никогда бы не пригласила посторонних людей к себе в спальню, поскольку спальня — это все-таки очень личное. Украдкой взглянув на Адама, она поняла, что он не удивлен. В Гудзоне и Филадельфии люди, у которых Хонор останавливалась на ночлег, тоже без всякого стеснения показывали ей все комнаты в доме, словно хотели, чтобы она знала, как они живут и что у них есть за душой. В Англии подобное поведение посчитали бы хвастовством, но здесь это было естественно и нормально. К тому же, напомнила себе Хонор, она уже не совсем посторонняя в доме. Очень скоро она станет членом семьи. И ей предстоит научиться считать этот дом своим.

Фейсуэлл, Огайо

4 августа 1850 года.

Дорогие мама и папа!

Пишу, чтобы сообщить вам, что сегодня я выхожу замуж за Джека Хеймейкера. Мы будем жить с его матерью и сестрой на молочной ферме неподалеку от Фейсуэлла.

Да, все решилось внезапно, но я надеюсь, что вы дадите нам свое родительское благословение и станете думать о нас с нежностью и любовью.

Мама, пожалуйста, попроси Бидди, чтобы она вернула одеяло с «Вифлеемской звездой», которое я подарила ей, и перешли его мне сюда вместе с теми двумя одеялами, что я отдала Уильяму и тете Рейчел. Они мне очень нужны. Мне неприятно об этом просить, но семья мужа требует, чтобы я вошла в его дом, имея достаточное количество одеял, как положено по обычаю. Надеюсь, вы все понимаете.

Свою первую брачную ночь Хонор провела не в постели Джека Хеймейкера. Не в их общей постели — как ей теперь предстоит научиться думать. После свадебного собрания и общинного пира, устроенного Хеймейкерами, когда последние гости разошлись по домам, а в небе зажглись первые звезды, Джек повел Хонор наверх, в их спальню.

— Здесь будет удобнее, чем в поле, — сказал с улыбкой он, подводя Хонор к кровати, застеленной белым свадебным одеялом, которое женщины общины сшили на «швейном штурме» за несколько дней до свадьбы. Сшили торопливо и не сказать, чтобы очень качественно.

Хонор пошатнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за стойку кровати. Джек опустил подтяжки и снял рубашку.

— Ты собираешься раздеваться? — спросил он. — Давай я тебе помогу.

Джек протянул руку, чтобы расстегнуть пуговицы у нее на платье (оно застегивалось на спине), но сначала приложил ладонь к ее шее.

— Да ты вся горишь! — Он развернул Хонор лицом к себе, внимательно поглядел на ее разгоряченные щеки, потом усадил на кровать и потрогал ей лоб. — И давно у тебя такой жар?

— Я не знаю… сегодня жарко.

День выдался жарким и душным, и Хонор была уверена, что испарина на лбу и общая слабость — влияние погоды. Джек пошел звать мать и сестру, а Хонор, которая держалась весь вечер исключительно на силе воли, упала на кровать.

Джудит и Доркас помогли Хонор спуститься вниз и уложили ее в лечебнице — маленькой комнате для больных, примыкавшей к кухне. Там стояла узкая кровать, деревянный стул и шкафчик, в котором держали ночной горшок, а также таз и кувшин для умывания. Над шкафчиком висела закрытая полка с аптечкой, где хранились льняные бинты и бутылочки с камфарой, горчицей и другими лекарствами, незнакомыми Хонор. Кровать была застелена старыми льняными простынями. Серое одеяло из грубой шерсти ужасно кололось — даже сквозь простыню. Джудит открыла окно, выходившее на задний двор. Дверь оставили приоткрытой, чтобы помещение хоть немного проветривалось. Впрочем, это не помогло. В комнате все равно было душно.

В первые дни болезни Хонор металась в бреду. Ее бросало то в жар, то в холод, а в краткие периоды прояснения сознания раздирали противоречивые чувства: порой ей хотелось, чтобы рядом с ней кто-нибудь находился, а иногда — чтобы ее оставили в покое. Временами она притворялась спящей, когда к ней заходила Доркас или когда Джек сидел у ее постели. Хонор не могла разговаривать — даже слушать чьи-то разговоры не было сил, тем более что темы этих разговоров не вызывали у нее интереса. Она не привыкла к обстоятельным беседам о погоде, коровах и урожае, о том, кто из соседей заходит в гости, как быстро молоко скисает на жаре и что пишут родственники и друзья. Когда Джек сидел с ней, или Джудит Хеймейкер кормила ее с ложки бульоном, или Доркас топталась в дверях, они тоже как будто терялись, не зная, о чем говорить — и в итоге либо общались друг с другом, либо находили себе занятие: уносили горшок на помывку, даже когда он был чистым, поправляли простыню, открывали или закрывали окно и подметали уже сто раз подметенный пол.

Оставшись одна, Хонор лежала и смотрела, как меняется свет на стене. Она была слишком слаба, чтобы шить или читать. Временами в комнате становилось так жарко, что Хонор переставала ощущать границу между собой и воздухом — все сливалось в единое горячее марево. Даже в бреду она понимала, что так не бывает, и радовалась приходу Хеймейкеров или Адама (он навестил ее пару раз), которые напоминали ей, кто она и где находится.

Кроме морской болезни, сразившей ее на «Искателе приключений», Хонор никогда не болела так долго и тяжело. Она пролежала в постели неделю, прежде чем смогла сесть, и еще неделю — прежде чем смогла встать хоть на пару минут.

Хеймейкеры окружали ее вниманием и заботой, но их словно не тревожило, что она так серьезно болеет.

— Это малярия, — сказала Джудит Хеймейкер, когда Хонор спросила, почему она до сих пор не выздоровела. — Она долго проходит. Тут все ею болеют.

Болезнь Хонор совпала с уборкой овса, хотя к тому времени ей уже стало получше, и ее можно было оставить одну на весь день. Хонор жалела, что не помогает Хеймейкерам в поле — она надеялась, что, если пойдет убирать урожай вместе со всеми, это поможет ей влиться в жизнь фермы. Она сказала об этом Джеку, когда он пришел к ней под вечер первого дня уборки.

— Будут еще урожаи. И на следующий год, и потом, — ответил он и заснул прямо на стуле.

Окно лечебницы выходило на задний двор, на пятачок между амбаром, каретным сараем и курятником, и Хонор часами смотрела на него. Поначалу там не происходило вообще ничего, но вскоре она замечала то желто-черную бабочку, то листья, несомые ветерком, то сдвиги тени по пыльной земле.