Василий Ян - Том 4

Что говорить о деревенских священниках, когда даже Софийский сбор в «господине Великом Новгороде» в настоящее время расписывается суздальскими «богомазами», не обращающими никакого внимания на древние стены и стиль собора, хранящие древние фрески и иконы этой исторической русской святыни!

От кого же ожидать охраны наших древних икон и дальнейшего развития русской иконной живописи, как не от художественных учреждений, таких школ, как при Троице-Сергиевой лавре? Между тем если ждать от нее каких-либо благих практических результатов, то ждать этого придется долго, ввиду того, что это учреждение не имеет ничего общего с принципами древнерусского искусства.

Учениками школы берутся вовсе не мальчики, показавшие способности к живописи, а напротив — все те, которые ни к чему не способны: исключенные из духовных училищ, маленькие певчие церковных хоров, потерявшие голос, и тому подобные неудачники из духовного звания, весь тот лишний балласт при школьных занятиях, с какими начальство не знает, что делать.

Этот «практический» способ создавания «иконописцев» в конце концов вовсе малопрактичен, так как эти мальчики худо «вырисовывают» лики святых угодников, всячески «отлынивают» от занятий, и, закончив школу, все убегают в более незатейливое дело — в псаломщики, навсегда забрасывая искусство, бывшее для них чуждым занятием с самого начала.

Наши наиболее известные древние чудотворные иконы имеют сильную одухотворенность выражения и глубокую идею; и сотую часть этого не могут передать бедные мальчики, без призвания, насильно обращенные в «иконописцев».

Между тем есть неистощимая и богатая сокровищница, в которой хранятся художественные таланты, — это бесчисленные сельские школы. Там, в бедной толпе грязных ребятишек наблюдательный человек может отыскать много маленьких художников — in potentia (в потенции. — М. Я.), в чьих сердцах бьется нежное, непонятное им самим стремление к искусству. За неимением карандаша и бумаги они пачкают углем стены, вырезают из редьки лошадок и человеческие фигурки, за что их секут родители, видящие в таком занятии только баловство и очень последовательно забивающие в детях те священные порывы, какие могли бы распуститься пышным цветом; если бы они встретили, хоть в ком-нибудь, гуманное желание поддержать эти слабо тлеющие искры художественного дарования, то можно было бы рассчитывать и на какие-либо практические результаты.

В конце 1899 года я прервал свое «хождение по России», воспользовавшись возможностью посетить Англию. В петербургской и ревельской печати тех лет опубликованы несколько моих корреспонденций из Лондона периода англо-бурской войны.

Вернувшись весной 1900 года на родину, я жил в Ревеле и Петербурге, периодически продолжая свои скитания по России. Однажды я решил попасть на баржу, направлявшуюся Мариинским каналом в Вологду. Пароходик довез из Петербурга до начала канала, и в Свири я высадился на пристани, устроенной среди болота на высоких сваях. Ряд больших узких барж, привязанных канатами, ожидал буксирного парохода. Быстро смеркалось. Предстояло где-то переночевать.

В небольшом домике, тоже стоявшем на сваях, меня приветливо встретили дородная хозяйка и красивая девушка, ее дочь. Они провели в маленькую комнатку, предложили чаю и водки, от какой я отказался, поставили какую-то еду на столик.

Когда женщины ушли, извинившись, что у них сейчас нет керосина для лампы, я зажег свою свечу и заглянул во все углы комнаты. Под кроватью был люк. С трудом приподнял я крышку этого люка и посветил туда свечой. Под люком плескалась вода. Оттуда тянулась веревка, намотанная одним концом на вбитый в сваю крюк. «Наверное, тут верша для ловли рыбы», — подумал я, потянул веревку и вытянул из воды две ноги в высоких сапогах. Я отпустил веревку, и ноги опять погрузились в воду. Осторожно прикрыв люк, я стал искать щель в стене.

Из комнаты хозяйки доносился заглушенный разговор. В щель можно было заметить высокого мужчину в «городском» пальто, с поднятым воротником. У него были приметные рыжие усы и остроконечная бородка. Незнакомец и хозяйка тихо переговаривались, посматривая в мою сторону. Скоро разговор стих.

Я погасил свечу и, оставаясь настороже, не раздеваясь, прилег на кровать. Все было тихо, и, усталый, я начал дремать. Очнувшись, я почувствовал, что мои ноги осторожно трогают и начинают захлестывать веревкой. Я чиркнул спичкой и увидел у себя в ногах красивую дочь хозяйки.

Она стала громко хохотать: «Какой вы чуткий! А я хотела с вами пошутить!..» и убежала.

Как только стало светать, я положил на стол рубль и, накинув свою котомку, ушел по мосткам к каналу. Баржи были отвязаны, на некоторых двигались люди, впереди посвистывал буксирный пароход. Проходя по тропинке береговой насыпи и увидев деревянное здание с надписью: «Полицейское управление», я решил зайти к исправнику, рассказать про «ноги в воде». Но в раскрытое окно я увидел рыжие усы и бородку незнакомца, заходившего к хозяйке. Теперь он был в полицейской форме. Наши глаза встретились, я попятился и прыгнул на переднюю баржу, уже начавшую двигаться по каналу. У борта стоял высокий чернобородый человек. Я шепнул ему: «Спрячь меня, за мной крючки гонятся!» Он посмотрел мне в глаза и спросил: «Люцинер?» Я кивнул головой. «Скорей, укройся в том чулане!»

Через несколько минут к барже подошел полицейский. Идя рядом с движущейся баржей, он крикнул: «Эй, хозяин! Не видал ли ты молодчика в черном полушубке, с котомкой?»— «Видел, ваше скородие, — ответил чернобородый. — Он побежал по насыпи в ту сторону, через кусты!»

Полицейский свернул и поспешил в указанную сторону. Буксир усиливал ход, и баржа, а за ней пять других стали все быстрее двигаться вперед.

Вскоре чернобородый человек, оказавшийся старшиной каравана барж, выпустил меня из чулана. Он мрачно выслушал мой рассказ о ногах, торчавших из воды, и сказал: «Ты счастливо отделался. Другим, которые подымали шум, пришлось хуже. Проезжая по каналу, я не раз слышал, что здесь, в Свири, пошаливают лихие люди, и подумывал, что это не без участия здешнего исправника или пристава».

Позднее, вернувшись в Петербург, я написал корреспонденцию о «ногах в воде» и дал ее Сигме [188] Сигма— С. Н. Сыромятников, видный журналист того времени. . Тот не стал ее публиковать, а через свои связи добился того, что в Свири было произведено тайное расследование людьми, специально прибывшими из Петербурга. Была раскрыта большая шайка грабителей и бандитов, во главе ее стоял местный пристав. Однако корреспонденция о «ногах в воде» так и не была опубликована.