Василий Ян - Том 4

Быстрыми ударами полоса, положенная на желоб наковальни, сгибалась и заворачивалась, обращаясь в трубку.

«Верно, из этой трубки выйдет ствол ружья», — соображал Касьян.

Со стороны к ним подошел высокий человек-бородач в красной рубахе навыпуск до колен, с нагольным полушубком на широких прямых плечах. Черная жесткая борода обрамляла сухое желтое лицо, точно измученное постом или болезнью. Впавшие глаза как бы оценивали: «На что ты годишься? Стоит ли говорить с тобой?» Жилистая широкая рука сжимала костыль с железным наконечником.

«Не хозяин ли кузницы?» — смекнул Касьян.

Бородач смерил взглядом Тимофея, скользнул прищуренными глазами по Касьяну, по старому шабуру и локтям деда.

— Поздно учиться, — процедил он с презрительной холодностью, отвернувшись, — а парнишку, пожалуй, могу взять мехи раздувать.

— Кому поздно учиться — тебе али мне? — ответил Тимофейка. — Руки у тебя больно белые, видно, давно ручник держал, пора снова подучиться.

Хозяин медленно повернулся, уставился на деда и снял шапку с красным бархатным верхом, отороченную лисой. Огни горнов заблестели на его лысом черепе.

— Не ты ли меня чему научить хочешь? Подков мне ковать не надо. Мне надо пищальные стволы наваривать да замки к ним делать, чтобы кремень хорошо бил. А ты пищали когда видал?

— Если ты так будешь наваривать стволы, как здесь, на этой наковальне, то твое ружье разорвет. Края железины надо не накладывать внахлестку, а прикладывать впритык.

— Прикладывать впритык? — переспросил хозяин. — А почему именно впритык?

— А потому, что ежели ты будешь накладывать железо на железо внахлестку, а потом бить балдою, то внутри будут расщелины, пленки и зазубрины. Начнут они отрываться и крошиться, и пуля ровно не полетит. А если приложить…

— Тут-то тебе вернее разорвет, — сказал холодно хозяин, но в его глазах засветилось любопытство.

— Никогда не разорвет. Если приложить края трубки впритык, железо край в край сварится, и стенка будет ровная.

— А ну-ка, ребята, — крикнул бородач густым голосом, покрывшим шум кузницы, — этот старик хочет нас учить, как стволы наваривать! Его леший в засеке учил.

Кузнецы рассмеялись.

— Этот леший дед с махмары [120] С махмары — с похмелья. думает учить нас, Никита Демидович, — сказал ближайший кузнец. — Пусть еще у наковальни постоит да годков десять балдой отстукает, тогда чему-нибудь научится.

Дед повернулся, махнул недовольно рукой и сделал шаг, чтобы уйти, но бородач схватил его за шабур.

— Нет, братец, ты уж останься и покажи-ка нам, как ты завариваешь стволы. Может, мы и впрямь людишки несмышленые. Попробуй ковать ствол. Только чтобы ты же потом из этой пищали палил. И если после третьего раза ствол не разорвет, то тебе я за работу заплачу три алтына. А если разорвет, то не пеняй, если твою рожу своротит. Только скажи напередки свое имя и отчество, чтобы нам знать, не тужить, по ком панихиду служить.

— Ладно, — сказал дед, и в его глазах вспыхнули злобные огоньки. — Касьян, бери кувалду, дайте-ка мне ручничок.

Касьян неловко взялся за кувалду. Она была непривычна и не по руке.

Дед скинул шабур и среди ручников выбрал себе один с узким концом.

— Где железо? — спросил Тимофей.

— Сам отрежь, — сказал, усмехаясь, хозяин. — Дайте-ка ему цельную полосу. Посмотрим, сумеешь ли ты откусить ровно двенадцать фунтов — фунт в фунт.

Молодой рабочий поднес Тимофею кусок полосового железа, четырехгранного, пальца в три шириной.

Дед засопел, оглянулся кругом, встретился с насмешливыми взглядами стоявших гурьбой, выпачканных сажей ковалей. Он швырнул ручник о землю, схватил полосу, взвесил на руках.

— Теперь, хозяин, дай мне ставилу у двенадесять хвунтов.

— Дать ему ставилу, — приказал хозяин.

Кузнецы загудели, перебрасываясь замечаниями. Один принес две гири клейменые — одна в десять, другая в два фунта.

Тимофей повернул их в руках, осторожно поставил на наковальню.

— Касьянушка, принеси-ка сюда вот тот жбан и ведерком зачерпни воды, — сказал он, указывая в угол, где стоял большой деревянный чан с водой, обычно нужной при закалке.

Касьян принес высокий глиняный кувшин и деревянное ведерко с водой.

Тимофей вынул из-за пазухи кожаный кошель, достал вощеную дратву и мелок. Дратву привязал он к большой гире и вдел на нить еще маленькую гирю. Обе гири он опустил в жбан, держа нить в руках.

— Ну-ка, Касьянушка, лей в жбан водицу, да не торопко.

Касьян, еще не понимая, к чему дело клонится, стал лить в жбан.

Вода приблизилась к краям.

— Хватит! — сказал Тимофей, когда вода сровнялась с краями жбана.

Дед осторожно вытащил гири, стряхнул капли в жбан, — уровень воды без гирь опустился.

Тимофей отбросил гири, взял снова полосу железа и стал осторожно опускать ее конец в жбан. Когда конец железа стал погружаться в воду, уровень воды одновременно начал подниматься и наконец опять сровнялся с краями, и в это мгновение старик перестал погружать железо.

— Дай-ка, Касьянушка, мелок.

Дед поднял полосу и обвел железо мелком по той черте, до какой оно было замочено водой.

Тогда Тимофей положил полосу на наковальню, наставил зубило на черту, обведенную мелом, и Касьян несколькими ударами кувалды отрубил кусок.

Кузнецы схватили отрубленную часть и взвесили на весах, — тяжесть ее была равна двенадцати фунтам.

— Кто же тебя научил так железо взвешивать? — спросил хозяин.

— Аглицкий литейный мастер Джонс на заводе Винниуса, [121] Этот способ отрезания железа, основанный на законе, открытом греческим ученым Архимедом, был введен на русских заводах английским мастером Джонсом, выписанным в Москву из-за границы вместе с другими оружейными иноземными мастерами. — сказал Тимофей и, схватив обрубленное железо клещами, положил его в горн, засыпал углями и приказал рабочему раздувать мехи.

Когда железо раскалилось до вишневого цвета, Тимофей перенес его на большую наковальню, над которой подымался конец бревна с железным двадцатипудовым набалдашником.

Рабочие пустили колесо, и молот гулко упал на наковальню.

Силой водяного колеса конец бревна с железным набалдашником равномерно обрушивался вниз, постепенно выпрямляя и утончая полосу на гладкой поверхности наковальни, пока будущее дуло ружья не стало нужной трехлинейной толщины. Тимофей прикидывал глазом, выжидал и наконец вынул полосу из-под молота и снова перенес ее в горн, заложив конец в самое гнездо. Засипели мехи, завертелись вихрем искры над гнездом, и полоса стала раскаляться. Когда конец ее засверкал белым светом, прыская, как снежинками, веселыми звездочками, Тимофей подхватил ее клещами и уложил на небольшую пищальную наковальню.