Эдуард Зорин - Богатырское поле

— Не нужно мне славы без тебя, Аленка, — отвечал ей Никитка. — А вернусь во Владимир, упаду мастеру Левонтию в ноги, попрошу за тебя. Левонтий к князю Андрею вхож — он поможет, все сделает, чтобы мы были вместе…

Говорил так и верил своим словам Никитка, а когда, распрощавшись с Аленкой, возвратился в город, понял, что нелегкое задумал дело, что и Левонтий ему не поможет, а князю и подавно не до мужика. У князя своих забот полон рот — ему и булгар воевать нужно, и половцев, и с князьями, родичами своими, делить дедово да отцово наследство. На стольный град Киев замахнулся могучей рукою князь Андрей, с братьями живет в ссоре, бояр не жалует… Нет, не поможет ему князь. Да и боярин Захария — редкий гость в Боголюбове: свои у него с Андреем счеты.

А еще хуже стало, как убили князя родичи его Кучковичи. Тут уж смута пошла великая: кто за князя, кто против него. Дворцы пограбили наученные боярами темные люди, пошли бить ремесленников, княжеских милостников. Разбежались из Владимира мастера, бросили дома свои — лишь бы живот спасти. Но избу камнесечца Левонтия не тронули — уважали, побаивались его горожане.

На другой год, как сдал Михалка Владимир Ростиславичам, сожгли и Никиткину избу с резным крыльцом у Медных ворот. А когда жгли ее, Никитка ударил в беспамятстве одного из заводил колом по голове — уложил насмерть. И оказался убиенный милостником Ярополка, доезжачим его Охабнем. Понял Никитка, несдобровать ему после такого самоуправства, и той же ночью бежал в Заборье. Куда было еще податься — не в Муром же, к боярину Завиду!

Брел он, как и тогда из Мурома, до самого Заборья глухими лесами, волчьими тропами, хоронясь в чащобе от недоброго глаза. Трое суток не ел, не пил, на четвертые, ночью, совсем уже обессилев, постучал в знакомое волоковое оконце…

Когда Давыдка с Мокеем вернулись в деревню, солнце уже перевалило за полдень. Лодку поставили в заводи у кузни, Мокей привязал ее к колышку.

— Выгребай руду, — мрачно приказал он юноте, а сам вразвалочку, по-медвежьи, зашагал в гору.

Давыдка шел по тропинке за ним следом, а сам все поглядывал вверх — туда, где за двумя соснами топорщилось прогнившими крышами Заборье. Баб на огороде не было — словно ветром сдуло, а у околицы деревни, неясно различимые, пританцовывали на конях всадники.

Первой мыслью было переждать до ночи в кузне у Мокея, но Давыдку томила тревога — чего не стрясется в деревне, коли князья выбрали ее для постоя!.. А там мать, сестра Аленка. Что, как вздумает боярин Захария выспрашивать да пытать их — где Давыдка?

— Пойду погляжу, что да как…

— Ты князей пасись, — посоветовал ему Мокей. — Не ровен час, схватят. Тогда поминай как звали.

Возле кузни на груде старого железа сидел калика, жевал беззубым ртом краюху черного хлеба.

— Фефел, — кивнул ему Мокей, — далеко ли путь держишь?

Старик сглотнул кусок, уставился на Давыдку водянистыми, выцветшими глазами. Не приглянулся ему Давыдкин чистый кафтан — не из княжьих ли угодников? На всякий случай подобострастно улыбнулся.

Мокей сказал:

— Знакомцев своих не узнаешь.

— Отрок мне не знаком, — покачал головой Фефел.

— Из Заборья он. Никодимов сын…

Под лохматыми бровями старика загорелись огоньки.

— Аль позабыл? — удивился Мокей.

— Отчего же, помню Никодима. И сына его помню. Давыдка ли?

— Он самый, старче, я…

— Сдается мне, ходил Давыдка в Андреевых милостниках, — опять недоверчиво покачал головой калика.

Это оскорбило Давыдку.

— В милостниках — не в татях, — сдавленным голосом проговорил он.

Из деревни донесся крик, неясный гул толпы.

— Князья тешатся, — сказал Фефел и суетливо потянулся к шелепуге. Беззубый рот его кривился злой ухмылкой.

— Помню, помню, — бормотал он, будто в смехе, мелко потряхивая бороденкой. — Скакал добрый молодец на лихом коне. Горячий был, караковый жеребец… А где плеть твоя, Давыдка? Хороша была плеть. Зарубки от той плети и пононе у меня на спине…

Неожиданно ловко сбросил Фефел край истлевшей одежи, обнажил серую, всю в струпьях, жилистую шею. Поперек шеи синел шрам.

— Вот она — меточка.

Мокей кашлянул, шевельнул ногой в железной груде. Тихо стало у кузни. Только под плавильной печью потрескивали остывающие угольки.

— Ты меня, дед, не лай, — примирительно обратился к страннику Давыдка. — Княжья служба — дело подневольное.

— Оно и видать, — хихикнул Фефел.

Давыдка кивнул Мокею и, обойдя тинистую заводь, стал подниматься к деревне. Он шел осторожно, то и дело останавливался, вслушиваясь в ровное шелестенье ветерка.

Прямо из лесу, от Никитки, попала Аленка на княжеский пир. Мстислав с Ярополком сидели перед шатром на просторном ковре, вокруг толпились бояре. Неподалеку горел костер, облизывая жаркими языками насаженную на вертел тушу только что убитого лося. Князья пили мед из серебряных чар, отрывали руками куски горячего мяса.

Боярский меченоша шутник Склир с тяжелой бляхой на груди преградил Аленке дорогу.

— Стой, краса, девичья коса, куда поспешаешь, дорогих гостей не замечаешь?

Глаза у Склира, маленькие, будто недозревшие вишенки, ловко обежали ладную девичью фигурку, остановились на Аленкином лице.

— Не одаришь ли милостью, не поклонишься ли князьям-боярам? — с насмешливой сладостью в голосе проговорил он.

Глянула Аленка поверх плеча Склира да так и обмерла вся: не соврал языкастый Склир — и впрямь князья.

Изба рядом, а не ступишь теперь и шагу без княжеского позволения.

— Красивая девка, — сказал Ярополк.

— Красивая, — важничая, кивнул боярин Захария.

С трудом поднял отяжелевшее от питья и еды брюхатое тело, мягко, по-кошачьи, подкрался к Аленке. Обхватил ее мокрой, горячей рукой за плечи, дыхнул в ноздри чесночным духом:

— Чья будешь?

— Никодимова дочь, боярин.

— А пошто князьям не кланяешься?

— Задумалась я, — проговорила Аленка.

— А ты князьям поклонись. Еще раз поклонись. И боярам поклонись, — ткнул ее кулаком в шею Захария.

— Кланяюсь, кормилец, кланяюсь…

Ярополк колюче рассмеялся:

— Аль приглянулась холопка, боярин?

— Куды уж мне, старому-то, — замахал Захария длинными рукавами шитого золотом опашня.

— Отпусти ее, — приказал князь.

— Ступай, ступай, — подтолкнул Аленку улыбчивый Склир.

Лицом к князьям, боясь поглядеть на них, девушка попятилась с холма. Споткнулась, чуть не упала, зарделась румянцем. Ярополк засмеялся, засмеялись бояре.

— Ступай, ступай, — повторил Склир.

Аленка вбежала в избу чуть живая; мать не узнала ее, уставилась подслеповатыми глазами в светлый проем двери. Узнав, подковыляла, спросила испуганно:

— Что с тобой, доченька?