Эдуард Зорин - Богатырское поле

Хоть и пьян, а сильная рука у сокольничего. Подобрала Аленка подол, перепрыгнула через плетень. Перепрыгнула — да и прямехонько сокольничему на грудь. Обхватил он ее, прижал, крепко держит, не пускает.

— Поцелуй — отстану.

— А как уговор?

— Долг платежом красен.

Приподнялась Аленка на цыпочки — откуда и смелость взялась? — поцеловала сокольничего, да не как-нибудь, а в губы.

— Ой, девка-а, — зашатался сокольничий, на глазах трезвея, — да отколь ты такая?

— Где была, оттоль вся и вышла.

Все смеялись вокруг. Смеялись и за столом, где пировала дружина. Застыдилась Аленка, закрыла лицо руками. Ну как теперь подступиться к князю?

Но Всеволод уже заметил ее, привстав, поманил к себе. Сокольничий подтолкнул Аленку:

— Иди, тебя кличут.

Всеволод сидел во главе самого большого стола на скамье, укрытой полавочниками. По правую сторону от него — петушистый князь Юрий, по левую — старшие дружинники. Аленка подивилась, приглядевшись к Всеволоду: а молоденький-то!..

Большие ромейские глаза Всеволода оглядели Аленку всю, прильнули к свежему румянцу на ее щеках.

— Чья будешь?

— Володимирская я… — смело отвечала Аленка. — Боярина Захарии раба. Из Заборья… Чай, слыхал?

— Из Заборья, говоришь? — удивился Всеволод. — Постой, постой, уж не Давыдкина ли сестрица?

Екнуло у Аленки сердце!.. Ни слова не вымолвит от волнения. Погодя немного сказала, заикаясь:

— Давыдкина, князь… Я и есть Давыдкина… Сестра его я… Аленка…

— Аленка, говоришь?

Лукаво улыбнулся князь, шепнул что-то сидевшему рядом с ним молодому вою. Тот встал и скрылся в огнищаниновой избе.

— А вот поглядим, — сказал князь.

Что уж потом было, — будто сон, вспоминала Аленка. Видела только — вышел на крыльцо Давыдка, русоволосый, голубоглазый — такой, каким приехал тем росным вечером в Заборье. А потом уж ничего не видела — все застлали горячие слезы.

— Ну, князь, — сказал Давыдка, светлея лицом, — в долгу я перед тобой неоплатном. Что ни прикажи, все исполню…

— На то я и князь, — ответил с улыбкой Всеволод. — Ешь, пей. Но есть и дело для тебя, Давыдка. Бери самого наилучшего коня, скачи во Владимир. Передай людям нашим — пусть ждут. Скажи: идут князья к ним со всею силою. И ежели не брехали, а вправду хотят нас на стол, то пусть, соединясь с суждальцами, готовятся встретить как положено. Мы же будем драться с Ростиславичами, живота своего не щадя… А за сестрой, — повернулся князь к Аленке, — за сестрой твоей я сам пригляжу. Скачи!..

— Все сделаю, как велено, — сказал Давыдка, кланяясь Всеволоду. — Дозволь только побыть с сестрицей.

Всеволод кивнул, рукой подозвал чашечника. Велел всем нацедить меду. Встав, полный ковш протянул Давыдке. Давыдка принял его с поклоном, поднял высоко в руке:

— За здоровье князей наших!

— За здоровье князей! — подхватили дружинники.

Пир в Москве продолжался до глубокой ночи. А когда сильно захмелевших людей сморил крепкий сон, когда всплыла над Неглинной-рекой луна, Давыдка был уже в пути. Пригнувшись к седельной луке, скакал он сквозь дремучие леса — все на восток и на восток, туда, где мерещился над зеленой Клязьмой белоснежный город: за высокими крепостными валами, за частоколами и приземистыми крепкими башнями.

День и ночь съезжались к Ярополку гонцы; бросая отрокам взмыленных коней, взбегали на крыльцо.

— Князья вышли из Чернигова!

— Князья в Москве!

— Рать собралась неисчислимая!..

Бояре волновались, подолгу сидели в гриднице, говорили Ярополку:

— Кликни людей, князь. Останови супостатов!..

Ярополк молчал. Не крепко, будто на болоте, на зыбком кочажнике, стоял он на Владимирской земле. Сидел в кресле на возвышении — не в своем, в Андреевом, смотрел на боярские хари, дивился — трусливы, как псы. А ведь давно ли похвалялись: положись на нас; мы с тобой — и ты спокоен, отшатнемся — втопчут в землю мужики. Им ведь только подморгни — за вилы возьмутся, за топоры, пустят красного, петуха. Давно ли жгли усадьбы — еще и доныне гарью доносит: не смирились холопы, нет, не смирились. И зря тогда Ярополк послушался бояр, своим умом надо было жить. У них ведь чрева бездонные — никакого богатства не хватит, чтобы накормить. А накормишь — отойдут и снова вернутся, яко псы на блевотину. Все княжество растащат по своим теремам, а после его же, Ярополка, притянут к ответу…

Зло подступает к Ярополкову горлу, гнев перехватывает дыхание. А что делать? Знает князь — все это пустое: никуда ему от них не уйти, связан он с боярами крепко-накрепко. Теперь опереться не на кого — только на них.

Но думу такую втайне берег Ярополк: вот управлюсь с Юрьевичами, тогда поглядим. Налажу дружину, боярам спуску не дам…

Не дам ли? Ой ли, хватит ли силенок?.. Горько улыбнулся про себя молодой князь: ни ему, ни Мстиславу бояр не сломить. Боярский корень глубоко сидит. Чтобы ловчее за него ухватиться да вырвать, надо головы кой-кому порубить. А Ярополку страшно. Не то молод еще, не то материна проклятущая смиренность в крови. Отец — тот был человеком смелым: на новгородцев ходил, на половцев — всегда впереди, под стягом, на боевом коне. Рано помер, а то сидел бы сейчас на владимирском столе. Владимирский стол ныне самый высокий стол на Руси. Киев одряхлел. Андрей Боголюбский правил им из своего далека, будто вотчиной, — смещал и ставил князей…

Об Андреевой славе мечтал Ярополк. А многого ли достиг? Зря послушался бояр, зря давал дядьям клятву… Теперь проклянут его в летописях и былинах. Понесут песенники по Руси худую славу. Не ту, о которой мечтал. С такой-то славой ни один город к себе не примет. Как же тогда?..

Ярополк снова взглянул на бояр — аж рот перекосило ненавистью. Представил себе, как идут они с ключами на золотом блюде навстречу Михалке, как сызнова клянутся ему в верности, а то, что было, валят на него, Ярополка, да на брата его Мстислава. И снова течет в их бретьяницы душистый мед, в скотницы — золото и серебро. Князья приходят и уходят — бояре остаются…

Захария в отделанной горностаями теплой шубе — несмотря на жару, — в теплой же высокой меховой шапке восседал на лавке как раз против князя: борода в бороду. На лицо Ярополка падал свет из оконца, и Захария видел его печальные глаза. Смятенно было на душе у боярина. Крупный пот стекал по его щекам, холодными струйками сбегал за воротник.

Уж кто-кто, а Захария за Ярополка горой. Не ему обиду держать на князя. Да и князь это знает, понимает боярина. Ежели сбросят Ярополка со стола, то и Захарии не усидеть в своем тереме. Знал боярин Михалку, знал и Всеволода — эти за ценой не постоят. Щедро одарят всех, кто восставал против Андрея. И уж ему, Захарии, кре-епко несдобровать. Никак нельзя боярину даже в мыслях допустить, чтобы сел Михалка на владимирский стол.