Эдуард Зорин - Богатырское поле

Выехали на заре через Серебряные ворота. По дороге задержались возле избы Володаря. Не слезая с коня, Давыдка послал воя кликнуть кожемяку. Володарь вышел за ворота в жестком переднике, в грязной рубахе с засученными по локоть рукавами; волосы на голове перехватывал сыромятный ремешок.

— Милости просим, гостями будете, — пригласил он Давыдку с Левонтием.

Левонтий наладился уж было слезать со своей кобылы, но Давыдка остановил его:

— Не время нам гостить — спешим в Боголюбово. А вот медку испили бы, не отказались…

Володарь скрылся в воротах; скоро он вернулся с большим жбаном меда. Поставил жбан на землю, помахал черпаком:

— Налетай кто удал.

Мед пили, похваливали:

— Добрая у тебя хозяйка, Володарь.

— Хозяйкой дом держится, — довольно жмурясь и бойко разливая мед по деревянным расписным чарам, отвечал Володарь.

— По твоим-то делам тебе из серебряных чар меды распивать, — сказал Левонтий.

— Серебро ли, дерево ли, — нараспев отвечал Володарь. — Мое богатство — мое ремесло! А то, что чара деревянна, — так из деревянных и деды, и прадеды наши пивали, попьем и мы. Чай, не гордые.

За Серебряными воротами в лица ударил с реки ветер, взлохматил гривы коням, вскинул над головами красные и синие плащи.

Ехали вдоль Клязьмы, по песчаному берегу. Переговаривались меж собой:

— А жаркое нынче лето.

— Как бы хлеба не погорели.

По Клязьме плыли лодии, — подымая брызги, взблескивали весла; сквозь скрип уключин доносилась песня гребцов.

— Новгородские гости.

— Резвые головушки…

Левонтий слушал сквозь дрему разговоры воев; думая о своем, тихо улыбался. Который раз уж ехал он этим путем, а вон там, где пушистый ивовый куст склонил над крутящимся водоворотом свою чубатую голову, всегда останавливался и, прежде чём взглянуть на привольно раскинувшийся вправо от Боголюбова зеленый пойменный луг, смотрел в сторону, вздыхал и долго крестился.

Вот и теперь перекрестился Левонтий у своего куста и уж после этого боязливо посмотрел на храм — стоит!.. И нынешние полые воды не смыли его, не снесли тяжелые льдины. Эка врос между двух стремительных струй, стоит гордо, полыхает золотым шлемом так, что больно глазам.

Придирчивый взгляд Левонтия всякий раз примечал в постройке недостатки: и лестницу взял бы пошире, и вход на полати, облегчил… Но людям храм нравился, нравился он и покойному князю Андрею — угодил ему Левонтий.

— Будто в сердце ты мне глядел, — говорил князь.

Часто, бывало, наезжал он в храм — один, без дружины, — подолгу стоял на полатях, молился за упокой души любимого сына своего Изяслава. А в иные дни справляли в храме благодарственные молитвы проезжие гости из Суздаля и Ростова, с Волги и Оки. После долгого пути по диким лесам и своенравным рекам поражала гостей трепетная красота храма. С волнением вглядывались они в голубую дымку, из которой вырастали, словно из-под земли, белоснежные терема и церкви Боголюбова, думали-гадали: уж ежели здесь такая красота, то что же ждет их в самом Владимире?!

Много лет прошло с тех пор, а хорошо помнил Левонтий, как строили этот храм: как рыли глубокую яму, как забивали ее каменными глыбами, как насыпали холм и укрепляли его, а после — плита к плите — вели ввысь стены. Помнил, с какой тревогой ждали первого половодья, гадали — устоит ли холм?.. Ночью, крестясь и обливаясь потом, прислушивался Левонтий к шорохам на реке и гулким выстрелам: ломался лед. Потом каждое утро и каждый вечер камнесечец замерял уровень воды, на свае у пристани делал зарубки. Вода, в том году случилась буйная, льдины, поднятые с промерзших до дна стариц, ударяли в зеленый островок, словно живые, наползали друг на друга, но, не добравшись до храма, обессиленно опадали обратно в реку. А после вода установилась, тучи разошлись, и выглянуло солнце. И тогда столпился народ на высоких валах Боголюбова — столпился и замер от удивления. Всякое случалось видеть боголюбовцам, но такого чуда они еще не видывали никогда: широко, насколько хватает глаз, раскинулась вода, и среди этой воды, в сини неба и в сини волн, белый, словно только что опустившийся на реку лебедь, стоял Левонтиев храм Покрова…

Тишиной и запустением встречало княжеских посланников Боголюбово. Даже у ворот никого не было — оба полотна раскрыты настежь.

Шелудивый пес, испуганно взвизгнув, шарахнулся из-под копыт ворвавшихся во двор усадьбы коней.

— Эй, кто тут есть живой? — крикнул Давыдка. Краем глаза он уже приметил: люди есть, но таятся, поглядывают в щелочки приотволоченных окон.

Из притвора церкви, припадая на несгибающуюся ногу, вышел старик, взял Давыдкиного коня под уздцы.

— Кто таков будешь? — строго спросил Давыдка.

— Воротник я…

— А почто не у ворот?

— За нуждою…

— Придержи-ка, — Давыдка спрыгнул с копя. — Ну, воротник, показывай, где у тебя тут Ярополкова баба, почто от нас таится? Веди — посланные мы от князя…

— А князь-то кто?

— Аль ошалел?! Михаил Юрьевич.

— Вот те квас, — удивился воротник и повел Давыдку с воями в терем.

Левонтий остался во дворе. Все здесь напоминало ему о былом. Не год и не два провел он в Боголюбове, строя и этот храм, и этот дворец. Вот здесь, на этом месте, тесали каменные глыбы, рядом замешивали раствор, отсюда Левонтий следил за стройкой. Был он тогда моложе и крепче, сам взбегал на леса, сам работал зубилом — не терпелось ему везде приложить свою руку. Теперь силы ушли, ноги ослабли, скрючило пальцы на руках, потухли глаза, — вона как застлало их, не разглядеть креста на церковной маковке. Или это слезы, а не туман?.. Слаб, слаб стал Левонтий. Ему бы не плакать, а гордиться: сделано многое из того, что задумано, а то, что задумано на две жизни, — разве его вина? Пусть Никитка завершает начатое — не век ходить в подмастерьях.

Чтобы успокоить себя, Левонтий стегнул плетью по ушастому лопуху. Хотел стегнуть еще раз, но рука с плетью замерла на взмахе: за лопухом в забранном железными прутьями оконце вровень с землей белела чья-то борода…

Левонтий присел перед оконцем на корточки, заглянул в поруб.

— Кто ты?

— Ивор, — сказала борода.

— Иворушка? — удивился Левонтий. — Да почто же тебя в поруб-то?

— За песню. Песню такую пел мужикам, чтоб не ходили с Ростиславичами… Вот и сунули в яму.

Давно не встречал Левонтий Ивора, хотя и доходили о нем слухи, — о певце разное рассказывали и в народе, и в княжеском терему. Смел был Ивор, неосторожен; за соболиные шкурки песни своей не продавал… Только бы суметь, ничего не пожалел бы Левонтий, чтобы вызволить Ивора из поруба.

— Ты погоди-ка, я сейчас, — засуетился он и, частя ногами, побежал к терему, из которого уже выходили Давыдка с воями, за воями шли — все в черном — мать и жена Ярополка с подружками. Подружки голосили и припадали губами к их одеждам.