Эдуард Зорин - Огненное порубежье

Дато приложил руку к груди и склонился перед Всеволодом. Внимательно разглядывая гостя, князь сказал:

— Какие пути привели тебя в наши края, купец?

— Шел я в Киев, — ответил Дато, — но в Киеве встретил своих собратьев. Как торговать купцу, если товар его не в ходу? Попались мне добрые люди, пригласили с собой во Владимир. Тебя нахваливали, говорили, во Владимире мне будут рады.

— Попутчики твои правду сказали, — кивнул головой Всеволод. — Но еще больше меня обрадуется тебе наша княгиня.

Дато улыбнулся:

— Слышал я, будто она родственница князя нашего Сослана? Верно ли это?

— Верно, купец, — сказал Всеволод, — и потому ты — мой гость.

— Спасибо тебе, княже, за приглашение, — обрадовавшись, поклонился ему Дато.

Всеволод порывисто обнял картлийца.

— До Владимира тебе нынче добраться не просто, — сказал он. — Можешь ехать со мной в Ростов.

— Смею ли отказаться? — растроганно улыбнулся Дато. — О Ростове я тоже наслышан. А в княжеском обозе путешествовать надежнее.

— Пойдем к моему костру, — предложил Всеволод, — Люблю я послушать бывалых людей. А ты, чай, много чего повидал?..

Подошли Ярун с Зорей, услышали последние Всеволодовы слова.

— Так, может, и меня возьмешь с собой, княже? — стал напрашиваться Ярун. — И мне есть что порассказать…

— Не хвастаешь?

— Вот те крест, — подстраиваясь под шутливый тон Всеволода, оказал Ярун.

— Ну, коли так, делать нечего. Ступай и ты со мной в Ростов.

Он повернулся к Зоре:

— Нешто и тебя взять?

— Не, — смущенно сказал Зоря. — Мне в Ростов не по дороге. Благодарствую на добром слове, княже. Но путь мне нынче один выпал — в родную деревню.

— Ишь ты, — быстро взглянул на него Всеволод, — Да ты не из робких.

— Чай, ведомо: мы володимирские…

— Хорош, — засмеялся Всеволод. — Ну а коли так, вот тебе мое слово: наскучит дома — приходи ко мне. Возьму в свою дружину.

Зоря, как стоял, так и бухнулся ему в ноги:

— Как благодарить тебя, княже?

— Вот придешь, так и отблагодаришь верной службой. Смелые люди мне нужны.

— Вовеки должник твой буду.

— С богом.

Зоря попятился и скрылся в снегу…

Когда епископу Луке сообщили, что в Ростов прибыл Всеволод и уже сидит в трапезной, он побледнел и велел всем выйти. Приезда князя Лука не ждал.

Раньше, бывало, впереди Юрия или Андрея скакали биричи, бояре загодя собирались на совет, думали-гадали, какой устроить прием. К городским воротам выходил епископ с клиром, на улицах толпились празднично разодетые горожане, за два дня до приезда кня-зя все готовилось к пиру: сокалчие варили уху, жарили лебедей и уток, подрумянивали на вертелах лосиные туши, медовары свозили на княжеский и епископский дворы брагу и меды.

Теперь все переменилось. Князь наезжает не как гость, а как хозяин. Наезжает в полночь-заполночь, подымает бояр с постелей, велит держать отчет. Возражений не терпит, сидит на стольце нахмуренный, недовольно поджимает губы, если сказанное боярином слово не нравится, распаляется гневом, стучит об пол ножнами меча.

Нет, не на радость прибыл Всеволод в Ростов. И неспроста. Давно уж не жалует он бывшую столицу, а если и заглядывает, то затем только, чтобы собрать дань, или потребовать людей для войска, или привести в чувство иного зарвавшегося боярина.

Виделись они после смерти предшественника его Леона только раз, но и тогда сразу не понравились друг другу. Нынче князь, кажись, приехал по его душу.

Лука неторопливо надел темную однорядку, перепоясался простым власяным пояском.

Пока одевался, кряхтел и часто вздыхал: немочен был он последнее время, кашлял, задыхался. А тут еще простудился после баньки, щеки его пылали, в голове стоял жар. Ноги подгибались в коленках и вздрагивали.

Оправив на груди однорядку, Лука перекрестился на образа, вздохнув, вышел в переход. У двери лежал большой рыжий пес с обрезанным коротким хвостом и гноящимися глазами.

Увидев Луку, пес поднялся с рогожной подстилки и радостно заскулил, прижимаясь к ноге епископа. Лука рассеянно улыбнулся, нагнувшись, потрепал пса за ухом.

В переходе было холодно. Часто семеня непослушными ногами, Лука прошаркал к двери трапезной, еще раз перекрестился и толкнул высокую резную створу. Пес проскочил впереди него и, крутясь на ковре, громко залаял на незнакомого человека.

Всеволод сидел на лавке сбоку от окна. Белый свет, падавший в трапезную, скрывал в тени его лицо. Увидев Луку, он встал, быстро подошел к нему и, слегка поклонившись, жестом пригласил к столу.

Кровь бросилась в лицо епископа: князь не принял от него благословения, и рука Луки, сложенная щепотью, повисла в воздухе.

Всеволод заметил его жест, заметил смущение на его лице и улыбнулся. Заметил он и нездоровый румянец, разрисовавший щеки епископа, и лихорадочный блеск его глаз.

Небольшая заминка у порога еще больше смутила епископа. Свежее, пышущее здоровьем лицо Всеволода вызывало в нем неприязнь. Но, отправляясь сюда, он дал себе слово быть сдержанным и не выдавать своих чувств. В присутствии Всеволода сделать это было очень трудно.

Лука подошел к столу, сел, молча глядя на князя. Всеволод тоже молчал.

Пес крутился по ковру, гоняясь за своим коротким хвостом. Шум его возни раздражал епископа, Всеволод же, казалось, с любопытством наблюдал за игрой.

— Вот так и человек — та же подлая возня. А зачем? — произнес он, не подымая головы.

— О чем ты, князь? — удивился Лука.

— О жизни. О нас с тобой. О боярах и о холопах наших…

— Жизнь дана от бога, — покашляв, сказал Лука с достоинством, — ибо сказано в писании…

Всеволод оборвал его:

— Писание чёл. И не единожды.

Леон подобрался на лавке. Всеволод сказал:

— Худо живешь ты, отче.

— Худо, да не хуже других, — кичливо отозвался Лука.

Всеволод усмехнулся, посмотрел на пса, на однорядку епископа, грустным взглядом окинул потускневшие стены трапезной, попорченные молью ковры.

— Ровно на краю земли стоит, захирел Великий Ростов, продолжал князь, глядя прямо в глаза епископа. — Ехал вот я и дивился: купола собора давно не золочены, стены источила сырость.

— В том беда наша, князь.

— Не беда, отче, не беда, — покачал головой Всеволод.

— А коли не беда, то что же? — спросил Лука, уже догадываясь о несказанном.

— Упрямство.

— Упрямство? — нахмурился Лука, чувствуя, как дрожат пальцы его покоящейся на столешнице руки. — Перекрестись, князь, — не ты ли еще при Леоне отнял у наших церквей доходы? А загляни-ко в монастыри: чернецы пухнут с голоду. Рушишь веру, князь. Грех на душу берешь превеликий…

— Гордыню твою смиряю, отче, — сказал Всеволод. — О чем печешься ты на своей окраине?

— О благе паствы.