Эдуард Зорин - Огненное порубежье

И не о высоких палатах помышлял он теперь, не о лебединых крылышках, и не о плененной половчанке, а думал только об одном: доскакать до лодок первым, переправиться на ту сторону, а там хоть всё провались. Лишь бы уцелеть: вернется он к своей Улейке, заживет припеваючи. И пусть точит его жена — нет меда приятнее ее брани.

У берега свой бил своего. Переполненные лодки опрокидывались на середине Оки и шли ко дну. Облаченные в доспехи люди едва держались на плаву — железо тянуло их вглубь.

Приставленные к Житобуду Романовы дружинники отбивали его лодию от нападающих. Люди карабкались через борта, падали на траву, обливаясь кровью.

Прыгнув на палубу и оглянувшись, увидел Житобуд устремленные на него усмешливые глаза Кузьмы Ратьшича. Пробивался Кузьма к лодии, ударяя голоменем меча по головам бегущих воев.

— Отчаливай! — неистово закричал Житобуд и упал на дно лодии: пущенная кем-то стрела просвистела над самым его ухом и вонзилась в борт.

Дружинники оттолкнули лодию от берега, навалились на весла. Скоро течение подхватило их, шум битвы стих, только из воды доносились крики утопающих.

Житобуд велел подобрать, кого можно, и быстро грести к противоположному берегу, где уже замаячили всадники, и в первом из них — на белом, в желтых яблоках, коне — он узнал Романа.

Спешившись, князь приблизился к причалившей лодие и смерил Житобуда презрительным взглядом.

— Прости, князь, — опустил голову Житобуд. Из прорезанного рукава его кафтана сочилась кровь.

Владимирцы, издеваясь, кричали с противоположного берега:

— Велите бабам своим печь пироги. Ждите гостей!

— Да меду наварите!

— Да браги!

— Да баньку не забудьте истопить.

— Веничков припасите!

Бледное лицо Романа покрылось испариной. Заледенел страх в его расширившихся глазах. Бежать! К половцам, в степь, на край земли. Бежать.

Ах, как не любит его кусачей плети белый, в желтых яблоках, конь. Как рвется вперед, как выгибает шею — ветер полощет за спиной Романа синее корзно, деревья мелькают по обочине, трава зелеными брызгами взметнулась под копытами коня.

Дружина отстала, дружине не догнать Романа. И Всеволоду его не догнать. Как хорошо иметь быстрого и верного коня. Лучше, чем верного друга.

Нет друзей у Романа. Не было и нет. И братьев нет у Романа — Всеволод и Владимир в стане врагов, Игорь и Святослав ждут не дождутся его поражения.

Рассмеялся Роман, хохот его разнесся по лесу. Ну что ж, получите вы Рязань. Но вот только надолго ли? Придет владимирский князь, урядит по-своему братью, раздаст волости по старшинству, а Роману не выделит и самого худого удела.

Не пришел на помощь Роману Святослав, не выступил против Всеволода и Юрий.

Нелегкая впереди у рязанского князя дорога. И в поруб к Всеволоду ему неохота идти. И в степь идти страшно. Но в степи привольнее, в степи бродят строптивые кобылицы, смуглянки в шатрах дожидаются своих неспокойных мужей. Сидят у незатухающего огня и гадают: вернется или нет?

О Романе никто не гадает: нет у него ни жены, ни любовницы. А есть у него верный конь. И дай бог ему быстрые ноги.

Узнав о том, что Всеволод завладел Рязанью, а сына его, Глеба, с позором отправил во Владимир, Святослав пришел в ярость.

Он проклинал трусливого Романа, грозился немедля собрать войско, камня на камне не оставить от гадючьего Всеволодова гнезда.

Кочкарь не смел перечить князю, но, когда гнев его поутих, сказал:

— Нынче не время идти на север. Уведем мы войско на Владимир, а Давыд Ростиславович сядет в Вышгороде.

Один Кочкарь только знал истинное лицо Святослава. И Святослав при нем не кряхтел и не охал. Доверялся. Делился сокровенным.

Прав был Кочкарь: не расправившись с Ростиславичами, отправляться со всем войском в дальний поход на Владимир было опасно.

— Донесли мне, — сказал Кочкарь, — будто собирается Давыд охотиться по Днепру. Может, и нам снарядить охоту?

Насторожился Святослав, прислушиваясь к словам своего любимца. Догадался о его замысле.

— Давненько не стреливали мы уток, — живо подхватил он, и Кочкарь довольно улыбнулся. — А велика ли при Давыде дружина?

— Велика ли, не ведаю. Только тебе решать, князь. А как сговоримся, пошлю в Давыдов стан лазутчиков.

Тем же вечером Житобуд отправлялся в степь. Последняя была ему проверка. Строго наставлял его Кочкарь:

— Серой мышью забейся в траву, проползи ужом, да чтобы через день к заходу солнца был у меня на дворе. За Романа и за Глеба тож на тебе грех. Не искупишь того греха — проглядишь и Давыда — не сносить тебе головы.

Чуть не заплясал от радости Житобуд, опустившись на колено, поцеловал Кочкарю полу кафтана.

— Кормилец ты мой и спаситель, — сказал он ему. — Не тревожь себя, все сделаю, как велишь.

Улейка провожала его со двора громкими воплями:

— Снова за старое, ирод несчастный! И где только носит тебя. Знать, завел себе девку, вот и играешься, а на жену все хозяйство бросил.

— Молчи, дура! — одернул ее Житобуд. — Не позорь перед соседями. В новую избу-то въезжала, не спрашивала, отколь у Житобуда деньги.

— Отколь, как не с большой дороги! — кричала неугомонная Улейка. — Ты на рожу-то свою взгляни — тьфу. И как только бабы с таким страшилищем в одну постель ложатся.

— Совсем с ума спятила, — проворчал Житобуд, подымаясь в седло. И, не глядя на жену, выехал за ворота.

Хорошо ночью в степи, а еще лучше, когда под тобою послушный конь. Едешь себе через травы, глядишь по сторонам — и нет им ни конца ни края. Пахнет горькой полынью и чабрецом, из-под копыт со свистом выпархивают вспугнутые птахи. Легкий ветерок ласкает лицо, по правую руку, под берегом, вздыхает широкой волной натрудившийся за день батюшка Днепр.

Нет-нет да и послышится над водой неторопливый скрип уключин. Плывут купцы, нет им ни сна ни покоя: плывут из Новгорода и Чернигова, из Смоленска и Турова, спешат на большой киевский торг.

Местами на берегу светились костры. Их Житобуд объезжал стороной, сдерживая топот коня.

Только под утро остановился на отдых. Расстелил на траве попону, подложил под голову седло, задремал. Но спал недолго и чутко. Едва посерело небо, снова тронулся в путь.

Рассвет застал его на полпути. К вечеру он был на месте. Спрятал стреноженного коня в кустах, дальше пробирался пешим. Теперь он был еще осторожнее, полз в высокой траве, держась подальше от берега, чутко вслушивался в наполненный птичьим пересвистом воздух. Как зверь, ловил носом донесенные ветерком запахи.

Потянуло дымком. Житобуд скатился с кручи и перевел дыхание. По кромке берега проехали, громко переговариваясь, всадники.

Теперь совсем близко. Житобуд вскарабкался по отлогому склону и приподнялся.