Эдуард Зорин - Обагренная Русь

Матфей насупился, спросил строго:

— Верно ли сие, что замыслил крамолу Рюрик и велел взять Романа?

Чурыня молчал.

— Так верно ли сие? — еще строже повторил митрополит.

— Не юли, боярин, всю правду сказывай, — сквозь зубы проговорил Роман. — За правду на небесах воздастся. Ну?

Чурыня зябко передернул плечами, поднял на митрополита прямой взгляд.

— Так и было, отче. Вот те крест святой.

И он с отчаянием размашисто перекрестился.

— Иди, — повелел Матфей и в глубоком раздумье опустился в кресло.

— Так кто же прав, святой отче, в сей кровной распре? — помолчав, живо спросил Роман.

Митрополит не двигался, сидел, опершись руками о посох, неторопливо размышлял. Знал, хорошо знал он галицкого князя, коварством его смущался, но боле того смущало его другое. Пожизненно посажен он был патриархом в Киев, чтобы блюсти православную веру. Блюсти… Крепить и зорко охранять от чуждых посягательств. А что видел он в лице Романа? Стоял Роман не просто на порубежье Русской земли — пред ним на закат до самого океана простирались земли, подвластные латинской вере. И не раз уж присылал к нему папа нунциев своих и легатов, уговаривая отречься от православия.

Покуда не поддавался Роман на льстивые уговоры, а что скажет завтра, какое решение подскажет ему извечное непостоянство и непомерное честолюбие?..

И коль скоро из двух бед пришла пора выбирать одну, то уж лучше Рюрик, хоть и не любимый киянами, по богобоязненный и покорный митрополиту князь.

Так рассудил Матфей, и приговор его был неожидан для Романа:

— Не будет тебе моего благословения, Роман. Ступай и сам говори с киянами — они дети твои, тебе о них и радеть.

Ушел, к руке митрополита не приложился Роман. Вернулся в терем, сидел ввечеру, не зажигая свеч.

Неслышной тенью в дверь проскользнул Авксентий. Долговязый и тощий, как волк по весне, остановился перед князем. «Ишь, хичник, — подумал Роман, — даром что зубами не щелкает…»

— Не запалить ли огонь, княже? — спросил печатник.

Князь не ответил, и Авксентий, двигаясь все так же бесшумно, высек кресалом искры, зажег от тлеющего трута бересту и обошел все места, где стояли свечи. В сенях стало светло, печатник, улыбаясь, приблизился к Роману.

— Вижу, не сладилась беседа с митрополитом, — сказал он.

Оставаясь по-прежнему недвижим, Роман кивнул.

— Как все ромеи, скрытен и зело опасен Матфей, — продолжал Авксентий задумчивым голосом. — Но сделанного не вернешь. Не сегодня, так завтра смягчится митрополит. С сильным князем ссориться ему не впрок.

— Что присоветуешь, Авксентий? — выговорил наконец Роман.

— То же, что и в Триполе советовал: ссылай, не мешкая, Рюрика в монастырь. Ну сам посуди, каков из него князь в монашеской-то рясе!.. И киянам вражды своей не проявляй. Потерпи — не век же им прятаться в избах.

— А мне каково на Горе сидеть без митрополитова благословения?

— Смутили его кияне. А как примут тебя со всею честью — куды деться ему?

— Верно говоришь, Авксентий, — взбодрился Роман, встал, прошелся из угла в угол. — Кликнуть надо сотских из ремесленных посадов, купцов тож. С ними говорить буду.

— Ловко придумал, княже, — обрадовался печатник. — А от них и дале пойдет, — глядишь, все и образуется. С утра повелишь звать людишек?

— Сам с дружиной объедешь. И чтобы без баловства!

— Куды уж баловать! — воскликнул Авксентий. — Добром их нынче, добром…

— На посулы не скупись.

— Не поскуплюсь, княже…

— Свои, чай. Иные и отца моего помнят.

— Как же не помнить Мстислава, княже! Боголюбивый и добрый был — о том и в летописях прописано, — подольстил печатник. Падок на лесть был Роман, но Авксентия одернул:

— Не все, что в летописании, правда. Как вступили мы в Галич, почитал я, что про меня в хронографе Владимирском писано, и велел книги те сжечь. Не поскупился монах, много грязи вылил на мою голову.

— Не его ли четвертовал ты, как вершил суд да расправу? — плотоядно ухмыляясь, спросил Авксентий.

— Почто четвертовать? — вскинул на него глаза князь. — Сидит, где и прежде, переписывает хронограф заново. Нынче Рюрику от его писаний икается.

Потирая ладони, Авксентий захихикал. Нахмурившись, Роман серьезно сказал:

— На что я с врагами моими непримирим, да ты покровожаднее будешь.

Веселая улыбка на лице печатника вдруг стала растерянной и беспомощной.

— Хулишь меня, княже.

— Не хулю, а воздаю должное. Мил ты моему сердцу каков есть. Другим тебя не приемлю.

А в палатах у митрополита в тот же час другая текла беседа. Перед Матфеем стоял служка и внимательно запоминал все, что говорилось ему с глазу на глаз.

Наставлял его митрополит:

— Незаметен ты, прошмыгнешь во Владимир, как мышка. Всеволоду передашь мое благословение и такие слова: пленил, мол, Роман Рюрика с женою, задумал в монастырь их упрятать вместе с дочерью. Не отпускает от себя и сына его Ростислава в Белгород, и твою Верхославу унижает, творит суд и расправу в Киеве, как в своей вотчине. Кияне не хотят его к себе на стол, и я не дал благословения. Помысли-де, княже, как быть… Все ли запомнил?

— Все, — сказал служка и, встав на колени, приложился к Матфеевой руке. Митрополит благословил его.

— Романовых людишек берегись пуще всего, — предупредил он на прощание. — Не открывайся никому.

Уже не впервой выполнял служка поручения митрополита, оттого и выбрал его Матфей.

Ночь была темной и душной. В вышине тускло горели звезды. У Подольских ворот, перегнувшись с седла, всадник предъявил митрополитову печать. Старый вой, подняв над головой факел, внимательно рассмотрел ее, кивнул стоявшим за его спиной хмурым пешцам — служку беспрепятственно выпустили из города. Конь дробно простучал копытами по настилу подъемного моста и скоро скрылся под горой.

Кто в Киеве князь?..

На заутрене в Богородичной церкви блаженный, обнажая обмотанное цепью истощенное тело, кричал:

— Кто в Киеве князь? Господь покарал вас, нечестивцы, и оставил град ваш на сиротство и растерзание бешеным псам. Застило вам глаза, и в темноте вашей молитесь вы не господу, но сатане.

Сквозь толпу к человечку протиснулись незнакомые люди, схватили его за руки, потащили к выходу.

— Глядите, кияне, и запоминайте, — кричал блаженный. — Сие только начало, сие слуги сатаны. Когда же явится средь вас он сам, все будете гореть в геене огненной, и никто не придет, дабы помочь вам выйти на светлую дорогу истины!

То, что случилось в Михайловской церкви Выдубецкого монастыря, было еще пострашнее. Там, правя повечерие, монахи собрались вместе во главе с игуменом и предали анафеме Романа, и детей его, и весь его род. Впоследствии узнал галицкий князь, не без помощи Авксентия, что зачинщиком безобразий был некто, явившийся от митрополита и сгинувший в безвестности. Как ни искали его, а найти так и не смогли.