Эдуард Зорин - Обагренная Русь

— Тревога твоя не напрасна, игумен, — отвечал ему Лука. — И верно, завелась худая овца в моем стаде. Но не Егорку мню я, сей отрок послушен и богобоязнен. Напраслину возвел на него келарь, и, может быть, не по злому умыслу.

— Да как же напраслину, — удивился Симон, — коли схвачен малец не в келье своей, а у кладовых, и замок был потревожен?

— Не знаю я, как такое могло случиться. А не был ли келарь твой пьян?

Прикусил болтливый язык Лука, но поздно. Синие глаза Симона потемнели от гнева.

— Да как смеешь ты, дьякон, говорить такие слова в моей обители? Богохульство сие.

— Прости, игумен. Сказал не подумавши. А за Егорку я могу поручиться и своею головой.

— Что твоя голова, — усмехнулся Симон. — Сам давеча признался, что худая овца пасется в стаде…

— Не Егорка то, вот те крест не Егорка, — побожился Лука, крестясь на икону.

— Так что же хощешь ты? — озадачил дьякон игумена. — Нешто отпустить твоего чада с миром? Каков же будет другим урок?

— Отпусти, игумен. А истинного хитителя я тебе сыщу, — пообещал Лука.

Нахмурившись, задумался Симон. Не кривя душой, и сам он признавался себе, что не шибко верит в вину мальца. Много повидал он на своем веку воров и татей, ловил и казнил их нещадно, и в своей обители встречал нечистых на руку монахов (потому и разгневался на Луку, что обмолвился он, зная правду), предавал их жестокой епитимье и изгонял в мир. Но воспоминание о загнанном Егорке пробуждало в нем жалостливые чувства. Хорошие были глаза у мальца, и слезы его были неподдельны.

— Ладно, — смягчился игумен. — Однако же взять да и выпустить твоего чада я не могу. Почто вертелся он во дворе, мне неведомо. Но так думаю я: сие неспроста. Вот и попытай его, дьякон. Вот и потряси — авось что и вытрясешь. Коли сам не крал он из кладовых, то хитителя знает в лицо.

— Золотые слова твои, игумен, — заулыбался Лука. — Верно ты смекнул, и мне сдается, что знает Егорка, кто повадился за чужим добром, но — упрям малец. Так как повелишь, игумен?

— Пущай покуда посидит твое чадо у меня в темной. А сыщешь хитителя — тут и выпущу я его…

Таково побеседовали Лука с Симоном. Но с Егоркой дьякон был крут. Долго бился он с мальцом, но так ни слова из него и не выжал. Одно твердил Егорка: не крал я, а кто крал, не ведаю.

— Ведаешь, ведаешь. — драл его за распухшее ухо Лука. — А не скажешь — век сидеть тебе в темной.

— Да что говорить-то, дяденька, — верещал Егорка, — коли вышел я на двор по нужде, а келарь меня ни за что ни про что схватил?

— В иной стороне заход-то, в иной, — бормотал за спиною Луки монах. — Не верь ему, дьякон.

— Так почто у кладовых вертелся? — снова схватил Егорку за ухо Лука.

— Ой, больно, дяденька, ой, больно-то как! — закричал не своим голосом малец.

Устал Лука, перевел дух.

— Экой ты, малец, упрямый, — сказал он. — Думаешь, с тобою и ладов нет? Нынче топорщишься ежом, а как посидишь в темной, так и приободришься.

С тем и ушел. Загремели затворы, и остался Егорка опять один на один со склизкими стенами. Обут Егорка на босу ногу, кожушок накинут на исподнее. Покусывает морозец ступни, забирается под одежку: прыгает Егорка, пытается согреться, но нет тепла в его теле. И холодно ему, и голодно, и от отчаяния хоть лютым зверем вой.

Один бог знает, как повернулась бы Егоркина жизнь, ежели бы вдруг не случилась с Прокопом промашка. Уверовав в свою удачливость, забрался он на следующий день во двор к Звездану, хотел пошарить в его погребах, но был схвачен конюшим, предстал пред дружинником и, напуганный его грозным видом, признался во всех своих грехах, помянул и про то, как угодил в темницу Егорка.

— Умел грешить, умей и ответ держать, — сказал, выслушав его, Звездан и вместе с Прокопом отправился прямехонько в монастырь к игумену.

— А, ишшо одного пымали! — злорадно воскликнул попавшийся им навстречу келарь.

— Аминь, — оборвал его Звездан. — Вели-ко, келарь, вести сюды из узилища Егорку.

— Что-то загадками ты все сказываешь, дружинник, — растерялся под его взглядом монах, — а я загадки разгадывать не мастер.

— Зато злобы в тебе — хоть отбавляй, — сказал Звездан и даже ногой притопнул, прикрикнул нетерпеливо: — Кому велено?!

Делать нечего, привел келарь мальца.

— Ты Прокопа постереги, — приказал монаху Звездан и, подталкивая перед собой совсем обробшего Егорку, вступил на всход.

— Здрав будь, Симон, — сказал дружинник, входя в келью, в которой бывал уже не раз, и склоняя голову под благословение.

— С приездом тебя, — перекрестил его Симон и с удивлением взглянул на стоящего с ним рядом Егорку.

— И его благослови, отче, — подтолкнул Звездан Егорку. — Не шарил он по кладовым, напраслиной спугнули чада. А истинного хитителя стережет твой келарь. Взгляни-ко в оконце!

Все еще озадаченный, Симон, однако, послушался дружинника, приблизился к окну и выглянул во двор:

— Так вот он кто!.. А я все в сомнениях пребывал: уж больно ясные у мальца глаза.

— У него и душа чистая и светлая, — улыбнулся Звездан, ласково гладя Егорку по голове.

— Все мы грешны, — строго проговорил Симон, но чадо перекрестил. Пожевав в задумчивости ртом, добавил: — Ты на меня, малец, не серчай. И тако скажу я тебе: дьякон, наставник твой, слов келаря на веру не принял, тож уверял меня, что не твоих рук это дело. — Помолчал, подумал еще и договорил: — Любит он тебя…

Едва молвил игумен последнее слово, едва сел на лавку, поставив между колен свой посох, как дверь раскрылась и на порог вступил взволнованный Лука. Во дворе ему уже про все рассказали.

— Так, — произнес дьякон, пытаясь угадать по глазам присутствующих, о чем только что был разговор. Все молчали.

— Так. — повторил Лука неуверенно и теперь пристально смотрел на одною только игумена.

— Бери свово чада, — сказал Симон и глазами показал на Егорку. — Чист он и пред богом и пред людьми.

— Это как же чист-то? — удивился Лука и укоризненно покачал головой.

Не успел Звездан и рта раскрыть, чтобы рассказать про все, как было, — с громкими упреками набросился Лука на Егорку:

— Поглядите на него, люди добрые, стоит пред святым отцом, яко ангелочек! Да не ты ли, душа из тебя вон, извел меня и Соломониду?! Не из-за тебя ли не сомкнул я глаз всю ночь, а Соломонида плакать устала?! И не из-за твоего ли злого умысла запекла она в пироге таракана и того хуже — плеснула мне вечор в чашу вместо меда квас?! Почто молчишь — отвечай же, как на исповеди?

— Остановись, дьякон, — прервал Звездан сбивчивую речь Луки. — Не лай попусту. Ежели был бы ты со мною, когда словил я Прокопа и тот поносил тебя последними словами, язык твой не повернулся и на малую долю из тех упреков, что наговорил ты мальцу… Ступай же, Лука, с миром, и ежели не по душе тебе Егорка, так беру я его к себе. И на том кончим наш разговор.