Владимир Тан-Богораз - Восемь племен

— На что нам пастбища? — сказал Гиркан презрительно. — Наши стада вольны, как мы; они пасутся по всей земле между трех морей, а пасет их Пичвучин!

Девушка поняла, что он говорит о диких оленях, ибо бог Пичвучин, маленький карлик, обладавший, как Протей, способностью превращаться в любого зверя, считался по преимуществу пастухом всех диких оленьих стад.

— Неужели у вас нет собственных оленей? — сказала она с сожалением в голосе. Жизнь без стад казалась ей крайней степенью бедности, лишенной не только уверенности в завтрашнем дне, но и совершенно пустой и бессодержательной, похожей на жизнь зверя, но недостойной человека.

— Олени — обуза, — сказал Гиркан. — Вот наши братья на северном рубеже земель, — он опять сделал рукой широкий и неопределенный жест, — попробовали завести… Беда! Очень большая забота. Отнимает веселье у человека.

— Кого же вы запрягаете? — спросила Мами тем же огорченным голосом. — Собак?

Она разделяла презрение своего народа к приморским собачникам, и длинная нарта, запряженная сворой лающих животных, всегда казалась ей унизительной выдумкой, противной здравому смыслу.

Гиркан презрительно сплюнул в сторону.

— Наши собаки вольные, как мы, — сказал он. — Грех надевать лямку все равно человеку или зверю. Я бы этих собачников самих запряг вместе с их псами.

— На чем же вы ездите, — спросила Мами с изумлением, — без собак и без оленей? — Она слышала смутные рассказы о жизни народа Одул, но никогда не могла себе представить их воочию.

— На лыжах, — ответил Гиркан, и лицо его просияло от приятного воспоминания. — Ух, весело! — с восторгом воскликнул он. — Лыжи гладкие, весенний снег скользкий. Догоняем оленя, лося. Разве птица удержится вместе с нами!.. «Люди о двух ногах быстрее зверей о четырех», — припомнил он родную поговорку.

Мами тщетно старалась сообразить, какое веселье мог находить этот стройный юноша в вечном скитании по горам и полям на своих собственных ногах.

— А женщины на чем ездят? — спросила она через минуту.

— Тоже на лыжах! — сказал Гиркан. — Ого! Они еще нашего брата научат, если спускаться с гор.

Ему представилась картина целой толпы парней и девушек, спускающихся на лыжах с высокой, покрытой снегом горы. Они с Мами продолжали неторопливо бежать вперед, но среди этого монотонного бега в нем внезапно возникло, ощущение стремительного движения, похожего на падение камня, и даже в ушах загудело, как от пролетавшего мимо воздуха.

— А маленькие дети? — продолжала спрашивать Мами.

— А это бабье дело! — равнодушно возразил Гиркан. — Сами нарожали, сами и возят!

— Видишь! — с негодованием сказала девушка. — Собак запрягать грех, а бабы в лямке ходят. Скверная жизнь.

Гиркан молча пожал плечами…

— И неужели вы никогда не останавливаетесь? — снова спросила девушка, возвращаясь к вечному скитальчеству соплеменников Гиркана, поразившему ее воображение. Оленеводы проводили средину зимы и все лето на неподвижных стойбищах, по исстари излюбленным местам.

— Никогда! — уверенным тоном сказал Гиркан. — Скучно жить на месте, кровь застаивается… Видеть кругом те же деревья и холмы… «Маленькие дети плачут под старым шалашом», — припомнил он другую поговорку своего племени.

— Шалашом? — повторила Мами. — Разве у вас нет шатров?

Гиркан отрицательно покачал головой.

— В шатре дурно пахнет, — возразил он, — а шалаши каждый раз свежие…

Опять наступило молчание.

— У моего отца большое стадо и только одна дочь, — начала молодая девушка и остановилась, как будто приискивая слова.

Гиркан усмехнулся своей загадочной улыбкой и выжидательно повернул к ней лицо.

— А много у вас девушек? — вдруг спросила Мами с странной непоследовательностью.

— Много! — подтвердил Гиркан, подмигивая и кивая головой с многозначительным видом.

— Какие? Хорошие? — сказала Мами чрезвычайно серьезным, почти строгим тоном.

— Конечно, хорошие! — подтвердил опять Гиркан.

запел он на своем родном языке,—

— Слушай, Гиркан! — сказала она опять. — У моего отца большое стадо. Если хочешь, мы дадим тебе две «руки», «человека» [17] Рука — пять, две руки — десять, человек — двадцать. (Прим. Тана) , отобьем целый косяк. Будешь со стадом.

— Не надо! — наотрез отказался Гиркан. — Я говорю — обуза. У пастуха в руках — аркан: на одном конце олень, а на другом сам привязан.

— Олени — богатство, олени — людская жизнь! — твердила Мами, не находя других аргументов.

— Плевать! — дерзко возразил Гиркан. — Сегодня богатство, а завтра волк угнал — и нет ничего. Вечная работа, вечный страх.

Это был спор двух культурных ступеней, чуждых и враждебных друг другу, и всякие аргументы были совершенно бесполезны.

Они бежали все дальше и дальше, только снег хрустел под ногами, другие так далеко отстали, что их почти не было видно в надвигающихся сумерках.

— Послушай, Гиркан, — начала Мами в третий раз, — у моего отца большое стадо и только одна дочь. Ему нужен приемный сын. Если хочешь, можешь взять все — и стадо и меня.

Теперь в голосе ее не было слышно колебания. Она предлагала молодому иноплеменнику себя и свое имущество так просто, как предлагают пищу или сухую обувь заезжему гостю.

Гиркан немного помолчал.

— У нас все вольное! — сказал он с расстановкой. — И любовь тоже… Если парень и девка любят друг друга, то не спрашивают об имуществе или отце.

Девушка не удивилась, но покачала головой.

— Нельзя! — сказала она бесповоротным тоном, — Олений бог не даст счастья. У меня нет братьев. На мне очаг, и дом, и святыня. Мне нужен прочный товарищ, чтоб семейное тавро не стерлось с оленей…

— Зачем ты хочешь впрячь меня в нарту? — с упреком спросил Гиркан.

— Ты этого не понимаешь! — возразила девушка задумчивым и как будто даже безнадежным голосом.

Гиркан опять тряхнул головой.

— Дикий бык ходит в домашнее стадо, — хвастливо сказал он, — но важенки его любят лучше всех.

— Уйди! — сказала девушка с внезапной ненавистью. — Бродяга! Волчий сын!

Она ускорила бег, но, видя, что Гиркан не отстает, круто повернула назад к товарищам, бегущим сзади. Но молодой Одул поймал ее за руку и сделал попытку привлечь к себе. Она не вырывалась, но сплела свои пальцы с пальцами дерзкого ухаживателя, и вместо любовного пожатия Гиркан почувствовал, что она изо всей силы крутит и ломает его руку. Мускулы его сами напряглись навстречу. Оба они остановились; началась молчаливая борьба двух сплетенных рук, как будто они пробовали, чья сила больше.